– Да.

В голосе сообщника прозвучала такая мстительность, что Мансур быстро спросил:

– Он жив?

– Жив пока, – сквозь зубы отозвался Плосконос.

– Нельзя, чтобы он отправился в ад раньше времени, – объяснился перед ним Мансур. – Атаман должен поверить в съедобность того блюда, что я приготовил.

Выяснив, что ему было нужно, он спрятал пистолет под серый кафтан и, не тратя времени на бесполезные слова, вернулся в лодку. Плосконос ногой столкнул лодку с песка, и его пособник заспешил схватиться за вёсла. Когда шлепки по воде стали главным подтверждением, что тёмное пятно на речной поверхности было лодкой с хазарином, Плосконос ухватился за пучок травы и, таким способом помогая себе руками, забрался на склон. Отряхнув ладони и штаны под коленями, он ещё раз оглянулся. Частые хлюпанья воды удалялись, и он не стал больше задерживаться, решительно направился к чахлому дереву, за которым его дожидалась вороная кобыла.

Топот её копыт донёсся до слуха Мансура и затих в стороне, там, где протянулась дорога к городу. Если не считать тех звуков, которые производили вёсла, на побережье и на острове воцарилась речная тишина. Мансур уже заплыл в островной заливчик, привязал лодку к вбитому в землю колу, когда внизу реки послышался раскатистый выстрел медной пушки, возвещающий, что струг Разина торопился к острову и к персиянке. Подгоняемый этим предупреждением он заторопился к входу Южной башни. Войдя через неё во двор крепости, миновал сад и мимоходом глянул в окно поварской пристройки на шумное застолье. За большим столом при красном свете очага пьяно горланили казаки, которые должны были охранять княжну в отсутствии вождя. Дорожкой в обход поварской он приблизился к главному входу и на всякий случай убедился, что нет ни одного свидетеля тому, как он проскользнёт внутрь замка.

В замке было так темно, что не решились бы бродить и привидения. На ощупь он поднялся лестницей к спальне Разина и потихоньку открыл дверь, выпустив в щель между ней и косяком отсвет единственной горящей свечи. Княжна, как была весь день в бархатном тёмно‑вишнёвом платье, так и лежала в нём поверх одеяла, спиной к двери, укрытая у плеч шерстяным, подаренным атаманом платком. Дыхание её было неровным, словно недобрые видения тревожили болезненный сон. Он крысой юркнул внутрь помещения, и, будто обеспокоенный его появлением, язычок пламени в огарке затрепетал, а тени задрожали в освещаемой части спальни с кроватью под балдахином. Везение в этом деле сопутствовало ему. Если бы она не спала, то побежала бы встречать возлюбленного, и он всё равно успел бы совершить, что хотел. Но так было даже лучше.

Подкравшись к кровати, он настороженно, чтобы не разбудить спящую, сунул пистолет с серебряным драконом на рукояти на то самое место, где забрал связку с ключами. Измученная переживаниями княжна не шелохнулась. И тут ему пришла в голову новая мысль. Он потихоньку отвернул, приподнял одеяло и присел, затем вытянулся на месте Разина. Так же тихо поднялся, убедился, что остался заметный оттиск его тела, и тщательно накрыл его одеялом. Не задерживаясь дольше ни секунды, бесшумно ступая по ворсистому ковру, он покинул спальню. Уже на лестнице потревожил тьму сдавленным довольным смешком, каким мог бы выразить удовлетворение своими кознями и сам хозяин преисподней.

– А вот теперь, княжна, посмотрим, кому он больше поверит, – произнёс он, не в силах удержать в себе злобную радость от предвкушения ожидаемых событий.

Он не хотел встречаться с атаманом и отвечать на расспросы, которые излили бы часть подозрений вождя сначала на него, тем самым, ослабили силу первой вспышки ревности, а потому укрылся в саду за большим кустарником чёрной смородины. Ждать пришлось недолго. Разин впереди пятерых казаков личной охраны с нескрываемой озабоченностью прошагал от Южной башни вдоль западного участка внутренних укреплений крепостной стены и, не встретив ни одного казака дозора, направился на свет в окне поварской пристройки. Дойдя до неё, он заглянул в окно, за которым продолжалось пьяное веселье его самых верных людей. Постоял несколько мгновений, после чего отобрал у следующего за ним казака светильник и с растущим беспокойством прошёл к винному погребу. Но спустился лишь на одну ступень.

– Что за чёрт? – расслышал Мансур вырвавшееся у него тихое восклицание, в котором было и удивление и душевная тревога одновременно. Разин вскинул руку к сопровождающим его казакам, резко приказал: – Останьтесь здесь! В погреб больше никого не пускать.

Сам же заспешил к замку – походка его стала упругой, как у рванувшегося к добыче хищника.

Буквально запрыгнув через порог в кромешную тьму, он оставил парадную дверь распахнутой и, освещая светильником лестницу, взлетел наверх, ураганом ворвался в спальню. Оказавшись у кровати, откинул подушку на пол, рванул край постели, и ... вместо связки ключей от хранилищ увидел пистолет. Серебряный дракон на рукояти заблестел от дрожащего огня светильника.

– Как?! – захрипел он в приступе бешенства.

Тут же заметил, что нечаянно откинутый край одеяла обнажил вмятину от мужского тела на его месте на постели.

– Он?! – Разин взревел, как раненый лев. – Царский посланец!

Глаза его засверкали неистовой яростью. Княжна, свежая и красивая спросонья, потянувшись было к нему с улыбкой счастливой радости, отшатнулась и побледнела. В её страхе ему почудилось непроизвольное признание, и голова казачьего вождя судорожно задёргалась. Блеск в голубых глазах падающей звездой устремился в глубину зрачков, где и погас, и глаза подёрнулись туманом безумия.

– ... ключи... споила... чтобы здесь. Со своим любовником... на моей постели... – слова выпрыгивали из него и с трудом выстраивались в предложение. – Подлая изменница! – Тень от поддетого ногой одеяла дёрнулась по полу, отчего ему почудилось, что кто‑то шевельнулся под кроватью. Задыхаясь, он рванул у горла, разорвал рубаху, вдруг схватил дрожащей рукой пистолет и клацнул в мгновение отведённой собачкой курка. – Убью!! Убью обоих!!

Выстрел под кровать слился с испуганным женским вскриком, и облако порохового дыма закрыло от него постель и девушку.

Кромешная тьма обступала Удачу со всех сторон, казалось, изготовилась навалиться на него и задушить в своих объятиях. Мягкая куча, на которой его оставили лежать, пахла старым тряпьём мужской одежды, но он притерпелся к этому запаху и перестал замечать его. Чего он не в силах был не ощущать, так это парусиновой ткани, которая спеленала его, как паучья паутина залетевшую в неё жертву. Чтобы ослабить ощущение беспомощности, он расслаблялся всеми мышцами, вытягивался, и, вопреки намерениям врагов, верёвки не давили ему тело, а в некоторых местах и обвисли. Ему даже удавалось шевелить пальцами и локтями. Воодушевлённый определённой подвижностью рук, он принялся обдумывать способы, как бы в его положении добраться до узлов верёвки. Попробовал согнуть ноги к спине, и после определённых усилий пальцы левой руки нащупали тот узел, что был на щиколотках. Однако развязать узел мешала парусина. Он не отчаивался. Впереди были обещанные воеводой сутки на размышления, то есть предстоящая ночь, за ней день и вечер.

В запасном складе корабля, где его оставили лежать и заперли, помимо кучи тряпья был только деревянный ящик в углу. Он это заметил, когда горела свеча. Вдруг он припомнил, что свеча была в светильнике, который висел на вделанном в стену крюке, а крюк торчал на уровне плеча воеводы. Подумав, как бы им воспользоваться для освобождения от верёвок, он вдруг ясно представил себе возможный способ. Стоило попытаться. Что он и сделал.

Скатившись с тряпья на жёсткий пол, он елозил по нему, пока не задел ногой угол ящика. Затем носками сапог поддел ближайшую тряпку, подпихнул к торцу ящика и подошвами уплотнил её. Так же он поступил с другой тряпкой, с третьей и с остальными, образуя новую кучу. Постепенно ему удалось создать что‑то вроде тряпичного склона. Позволив себе короткий перерыв, он ещё раз тщательно обдумал последовательность своих действий. Всё зависело от выполнимости самого первого их них. Отринув сомнения, он со змеиными извивами тела заполз на сложенный из тряпок мягкий склон, с него упёрся плечом в верхнюю грань ящика и медленно, чтобы не сорваться с края, перевалился спиной на крышку. Когда это получилось, вздохнул с облегчением, – начало, как будто, оказывалось удачным.