Ловкость молодого человека, который был отчасти виновником происшествия, его хладнокровие в обращении с оружием и сходство в росте, в телосложении с тем, кто был её спасителем при нападении разбойников, пробудили в графине определённые подозрения. Она с облегчением избавилась от адъютанта коменданта крепости, которого намеревалась привлечь на свою сторону или просто купить, и стала внимательно наблюдать за главным участником выступления в опасной игре со смертью. Он не пошёл за товарищем казаком, а словно ничего не произошло, снял с головы ревущего и кланяющегося ручного медведя шляпу, принялся обходить зрителей, собирая в неё урожай монет, плату за пережитые волнения, которые он им доставил. Особенно щедрыми показывали себя женщины.

– Это было забавным и впечатляло, – сказала графиня, в свою очередь опуская в шляпу приготовленный золотой червонец.

Молодой человек приостановился, задержался напротив. Вынул монету с отчеканенным изображением польского королевского орла, как будто хотел убедиться, что знатная женщина не захочет забрать её обратно.

– Вы не ошиблись? – вопрос был задан спокойно и с естественным любопытством к её особе. – Я не часто получаю такую награду и за гораздо больший риск.

Она даже не глянула на монету, откровенно изучала его лицо, стараясь понять, был ли в его словах намёк на её неблагодарность там, на дороге. Она по памяти отыскивала какие‑нибудь сходства его лица с обтянутым личиной невозмутимым лицом странного спасителя и не могла прийти к определённому выводу. Если бы он тогда произнёс хоть слово, она могла бы узнать по голосу, он ли перед нею. Она ли ошибалась, или на то у стоящего напротив молодого человека были свои причины, но он ничем не выдал, что они уже встречались. Наоборот, он тоже рассматривал её, ничуть не смущаясь таким странным поведением красивой женщины, которая ему явно нравилась.

– Польский король мог бы щедро оценить твою службу, – очаровательно улыбнувшись, прервала графиня затянувшееся молчание.

На него эти слова не произвели никакого впечатления, казалось, он привык слышать такие предложения.

– Правители нуждаются во мне больше, чем я в них, – ответил он так, будто знал их достаточно, чтобы составить мнение не понаслышке.

Женщина вынуждена была признаться себе, что похожий на игру разговор волнует её и увлекает и она уже не успокоится, пока не узнает, кто он на самом деле. Однако ей и в голову не приходило, что молодой человек мог быть тем самым лифляндским рыцарем, о котором ей рассказывала рижская родственница.

– А мне? – спросила она тихо, ни на секунду не ослабляя внимания к выражению его лица, как осторожно крадущаяся кошка не спускает глаз с мыши. – А мне? Хотел бы ты служить мне?

– Я служу тому, кто мне нравится.

Он намеревался сделать шаг в сторону, продолжить обход зрителей, которые начали расходиться, но она быстро положила ладонь в голубой перчатке на белоснежный рукав его рубашки.

– Вот как? Очаровательно сказано. Меня ты можешь звать Беатрис или просто Бетти. А как мне обращаться к тебе?

– Удача, – сказал он после мгновения колебания, как будто не сразу решился открыть ей своё настоящее имя. И тут же заметил по скользнувшей по лицу собеседницы улыбке самоудовлетворения, что это колебание было отмечено про себя полькой. – И сейчас мне нравится свобода.

– Но и мне тоже! – сказала она. – Свобода поступать, как я хочу. А я хочу нанять тебя на службу. Подумай об этом, Удача. Какое необычное имя!

Отпустив его руку, она увидела, что толпа переместилась к тронному возвышению короля праздника и направилась туда же, желая узнать, может ли рассчитывать на сопровождение адъютанта при возвращении в крепость.

Король был уже в том расположении духа, когда и море по колено. Будто для совета с королевой, он наклонился к её уху, заурчал собакой.

– Ав‑рр! – И мягко схватил зубами мочку девичьего ушка королевы праздника, потянул к себе.

Счастливо смеясь, она отстранилась, указала на толпу.

– Ваше Величество, – проговорила она, напоминая о текущих обязанностях. – Подданные ждут вашего решения.

Король окинул весёлым блуждающим взором беснующихся придворных.

– Какое наказание будет для нарушителей праздника? – потребовал он ответа нетвёрдым голосом.

– Самое страшное! – завизжала и завыла свита и пьяно загудела толпа. – Они не должны увидеть конца праздника!

На месте прежних наказаний вповалку лежали человек тридцать. Если бы ни храп, ни невнятное бормотание, они казались бы жертвами побоища. Перешагивая через лежащих с края, в обход остальных, к казаку и адъютанту приблизилась девица с лисьей маской, безмолвно потребовала опустить на поднос плату за наказание.

– Плату! – зарычал чёрт в свите короля.

Казак отыскал в бездонном кармане штанов серебряный талер, бросил в блюдо.

– Одолжить? – насмешливо предложил он адъютанту, выуживая из того же кармана вторую монету.

Тот не желал замечать казака, видом показывая, что подчиняется обстоятельствам и традиционным правилам и только. Он откинул на блюдо свою монету, и она звякнула о талер противника. Непристойно вихляясь задом, чёрт из свиты короля поднёс им две наполненные пивом бадьи. Кряжистый русский купец прервал храп, повернулся и с трудом приоткрыл веки. Мутным, как туманная ночь, взором уставился на казака, потянулся к бадье в его руках и тут же опять заснул, вновь присоединил своё храпение к другим жертвам наказания.

– И‑эх! – подвигал плечами казак и жадно, с толком припал к краю бадьи, медленно опрокидывая её к широко раскрытому рту.

– До дна! – шумели вокруг. – До дна!

6. Когда и куда отправятся войска?

Когда‑то молния расщепила старый дуб в его верхней части, обуглила оголённый в месте широкой трещины ствол, но дуб залечился и поднимался над землёй непоколебимым исполином. Он окружил себя разлапистыми ветвями и тяжелыми ветками, как былинный богатырь, никому не позволяющий стоять рядом и вровень с ним. Казалось, это он отогнал от себя прочую растительность смешанного леса за границы большой поляны, посредине которой находился, как внутри своих владений.

Тёплое солнце прохладного раннего утра золотистым разливом яркого света укрыло траву почти всей поляны, оставив для напоминания о прошедшей ночи лишь ажурное пятно тени от дуба, которому оно ласково грело кору его старческого бока, и пояс теней от зарослей восточной опушки. В тех, отбрасывающих на поляну свои тени зарослях вспорхнула потревоженная птица. Затем дрогнули ветки куста и, отстраняя их рукой в чёрной перчатке, из кустарника на поляну вышел мужчина в чёрной одежде и с чёрной личиной на голове. Осмотревшись, он уверенно прошёл к дубу и трижды крикнул лесной кукушкой. В просветах между деревьями южной опушки показался другой мужчина, одеянием ничем не отличаясь от первого, однако заметно шире в кости, пониже ростом и не такой лёгкий в движениях. Приблизившись к первому, он тоже остановился в тени дуба. Оба вынули из украшенных лисьими хвостами кожаных наплечных сумок по обломку стрелы. У первого была часть с гранёным наконечником, он взял у второго часть с оперением, состыковал их, и они полностью совпали в месте перелома. Но оба продолжали держаться настороженно и, будто два отталкивающихся полюса магнита, поддерживали между собой расстояние в три‑четыре шага, необходимое и достаточное для предупреждения неожиданного нападения.

– Хозяин просил выяснить, какие солдаты, сколько и куда будут отправляться из Нарвы, – с глухим придыханием сказал тот, что был пониже, явно стараясь изменить голос. – В Ригу или в Польшу?

Называвший себя в Риге Вольдемаром Удача отбросил обломки стрелы к корням дуба, которые расползлись и застыли в траве, словно мощные корявые щупальца.

– Подобные сведения всегда стоят денег, – тоже неестественным голосом ответил он, похлопав по своей пустой сумке.

У его настороженного собеседника сумка была полной, и тот понял намёк. Сначала вынул из неё свёрнутую в свиток, опечатанную перстнем бумагу. Протянул, чтобы передать из рук в руки, и глухо предупредил: