– Однако ваш запоздалый гость намерен явиться именно в дверь, – с ухмылкой заметил краснощёкий ксёндз.

Иезуит сыто икнул, сделал глоток красного вина и отодвинул кресло подальше к стене, наблюдая, как с пистолетами наизготовку Лёвенхаупт настороженно приблизился к двери. Капитану хотелось её приоткрыть, но для этого пришлось бы отложить один из пистолетов, чтобы высвободить руку. Вдруг он резко повернулся к окну. За ним на уличной мостовой началось другое шумное сражение, оно было рукопашным и по одежде нельзя было определить, кто свой, а кто чужой. Лёвенхаупт вздрогнул и нервно отвернулся от окна к двери, по которой пришёлся оглушительный удар летящим стулом.

В ту же секунду увалень солдат подхватил за ствол обронённый мушкет, замахнулся им как дубиной, и бросился на казака с яростным намерением снести ему прикладом верх чубатой головы. Казак увернулся, поддел удачной подножкой голень нападающего, и тот потерял равновесие, рухнул задом прямо в окно комнаты харчевни. От звона разбитого стекла Лёвенхаупта передёрнуло, он отскочил от двери и с разворота выстрелил из обоих пистолетов.

– А‑а‑а! – раздался дикий вопль раненого.

Выронив мушкет, рослый детина солдат отпрыгнул на мостовую, схватился за ляжки, подтверждая, что пистолеты в руках капитана Лёвенхаупта – опасное оружие. С помощью противника одержав полную победу над другим противником, казак на ходу к спуску в полуподвал распрямился, перевёл дух, вслушался в то, что творилось в большом зале. Он и хотел помочь другу и не решался оставить улицу без внимания.

А в зале харчевни Удача швырнул сломанную шпагу в лицо ближнему драгуну, и тот отступил с вонзившимся в щёку обломком клинка с рукоятью, нечленораздельным мычанием взвыл от боли и невозможности продолжать схватку. Одним нападающим стало меньше, но второй кинулся вперёд с удвоенным пылом. Заскочив на угловой стол над головой кучера, безоружный Удача подпрыгнул, и шпага просвистела под его ступнями. Тут же нацеленный в живот колющий выпад он резко отклонил кинжалом, провернулся к шпаге спиной, с разворота сильно оттолкнул сапогом в грудь оказавшегося близко к столу противника. Рослый драгун отшатнулся и, чтобы удержаться на ногах, неуклюже ступил назад, опрокинулся через поваленную лавку и растянулся на полу, в падении ломая правую руку. Спрыгнув на злой болезненный выкрик, Удача подхватил шпагу драгуна и вскользь убедился, что нападать больше некому, затем бегом пересёк зал к двери боковой комнаты. Прежде чем он придумал, как взламывать её, за нею клацнула задвижка, – очевидно, в комнате услышали прекращение схватки и решились узнать, кто ж её выиграл.

Угадав нужный момент, он рванул ручку на себя, и капитан Лёвенхаупт, вместо сильного толчка плечом, вывалился мимо двери в зал. Неуклюже размахивая для равновесия шпагой и третьим пистолетом, путаясь в одеянии пастора, Лёвенхаупт не удержался на ногах, упал на колени, и пистолет непроизвольно пальнул в сводчатый потолок, пулей выбил из него труху. Бесполезный больше пистолет отлетел в сторону, а капитан вскочил.

– Вот ты и попался! – воскликнул он с торжеством в голосе. – Сейчас на выстрелы прискачет драгунский отряд, и на этот раз я тебя не упущу!!

Яростно, со свежими силами он кинулся на шпиона, который доставил ему столько неприятностей.

Отражая его бешеный натиск, Удача отступал, теснимый к винтовой деревянной лестнице, которая вела наверх. Поднимаясь со ступени на ступень, он выманивал за собой Лёвенхаупта и видел, как в зал харчевни вбежал казак Сашка, заметил бледного и потного от пережитого страха кучера. Отпихнув тяжело раненого в щёку и рот драгуна в сторону, казак за шиворот выволок кучера из‑под стола, поддал ему пинка под зад и рявкнул на ухо:

– Живо на козлы, сучье отродье! – И тут же на весь зал заорал на показавшегося в дверях смежной комнаты иезуита: – Поторопитесь в карету, святой отец! Не то придётся мне торопить вас самому!

Ксендз не стал дожидаться исполнения угрозы, сыто просеменил к выходу на улицу. Вытолкав кучера за порог, казак вернулся за мушкетами драгунов и нырнул на кухню, подпалил в очаге жгут. Когда он опять скоро появился в зале и приостановился у выхода, звон шпаг переместился на второй ярус. После секундного колебания, он выскочил наружу. Бегом завернул в переулок и догнал ксендза у самой кареты, когда толстозадый кучер, будто взлетевший на насест напуганный петух, уже был на козлах и замахнулся кнутом на растревоженных лошадей.

– Стоять! – гаркнул он на кучера с бешеной угрозой, прислушиваясь к доносящемуся из верхних окон шуму схватки капитана и своего товарища. – Помчишься по моему приказу!

Капитан Лёвенхаупт шаг за шагом загнал противника в проход. Тот напал, отпрыгнул и прохвостом, по его мнению, скользнул за крайнюю дверь, успел запереться изнутри задвижкой прежде, чем капитан в воинственном возбуждении ударил по ней ногой и навалился плечом. Слабая дверь затряслась от яростных толчков его сильного тела, не выдержала и, как плотина от напора урагана, сорвалась с петель, рухнула на пол. Но его противник уже вылезал в окно и спрыгнул вниз. Быстро оказавшись у окна, Лёвенхаупт увидел, как тот с прыжка ловко присел на крыше кареты, которая рывком ошалелых от хлёсткого щёлканья кнута лошадей покатилась из переулка на улицу.

– Я же говорил, он польский шпион! – в сердцах воскликнул он ей вдогонку и, когда карета польской графини уже заворачивала в сторону городских ворот, от огорчения стукнул шпагой о подоконник.

Кучер же той кареты вытаращил глаза, с отчаянием тонущего в водовороте погнал лошадей прямо на выбегающего от ворот стражника унтер‑офицера.

– Гони! – заорал ему казак, выталкивая на мостовую раздетого и связанного драгуна, после чего бросил взор назад, где показался десяток других верховых драгун, которые с торжествующими криками пришпорили коней в погоне за беглецами.

Высунувшись из окна кареты с мушкетом и дымящим жгутом, казак нацелился в направлении ворот, и унтер‑офицер там испуганно шарахнулся от дороги, повалился за землю. Ноги двух пар лошадей и колёса пронеслись мимо головы унтер‑офицера, и он с облегчением приподнял её от земли, посмотрел им вслед, увидел, что выстрел мушкета предназначался не для него. Раздался хлопок, дым от дула мушкета взметнулся к барабану подъёмника воротной решётки, к плотно намотанной на нём толстой верёвкой. Растерзанная пулей туго натянутая верёвка разорвалась, верхним хвостом взвилась к арке, а зубья дубовой, обитой железом решётки, как будто ожили, и, словно намереваясь вцепиться в верх кареты, поползли из арки книзу. Но не успели зацепить ни лежащего на карете мужчину с личиной на голове, ни задник самой кареты. Набирая скорость, они упали и впились в землю, перекрыв выезд на пути скачущих галопом драгун.

Позади кареты заржали, заплясали останавливаемые на скаку или разворачиваемые кони преследователей, мешая одни другим в бестолковой толчее за решётчатой преградой. А чертыханья, брань и нестройные и совершаемые без прицела пистолетные выстрелы наездников, свидетельства их досады и разочарования, были единственным, что те могли отправить вдогонку удаляющимся и ускользающим от них беглецам.

10. Пленница в крепости

Неприятное утреннее происшествие с кровопролитным и позорным для его драгун освобождением иезуита, казалось, нисколько не испортило ни обеденного настроения командующего гарнизоном коменданта крепости, ни его намерения выглядеть в глазах польской графини гостеприимным хозяином. Войну ещё не объявили, и он не имел права расспрашивать и оскорблять подозрениями эту женщину. Хотя она была очевидным соучастником бегства иезуита, не тайного, а открытого, дерзкого, на глазах бюргеров и в её карете, – и такое случилось во вверенном ему королём городе!

Обеденные блюда, как обычно, приносились в его рабочее помещение в замке, и в этот день за его столом трапезу делили трое. Однако разговор между ними не клеился. Со стороны могло показаться, полковник молчал единственно по той причине, что отдавался поглощению вкусной ему пищи со всей серьёзностью, и не желал, чтобы его отвлекали от этого занятия. Изменение отношения к графине ощущалось только по поведению адъютанта, его помощника. Тот сидел напротив женщины и рассматривал её оценивающе, как вполне военную добычу, впрочем, отдавая должное и обеду. Томно подперев нежный подбородок оголённой до предплечья белой рукой с подчёркивающими женственность тела ямочками в локтевом изгибе, она тонкими сильными пальцами отщипывала кусочки обжаренной курицы и небрежно отправляла их в рот. Всем видом она показывала, еда её не развлекала, потому что ей скучно, надоело смотреть на обоих мужчин за столом и на денщика с белым полотенцем на руке, который стоял за спинкой высокого стула коменданта.