Виновных в драке повели среди людского гомона и провели к ярко освещаемому коптящими факелами тронному возвышению посредине ратушной площади, где в креслах сидели избранные король и королева праздника, а рядом устроилась их свита. Начальник караульной стражи кратко доложил им о происшествии, и по его знаку в круг перед троном втолкнули виновных. Пышные усы пьяного короля явно нравились белокурой и пухлой восемнадцатилетней девице, которая старалась выдерживать роль королевы, с трудом подавляя в себе простодушную склонность к беспричинному смеху. Он наклонился к её уху, что‑то прошептал, щекоча ухо усами, и она, охотно прислушиваясь, зарделась, прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Довольный произведённым на неё впечатлением король с важным взмахом руки крикнул в толпу, разодетую придворным зверьём:

– Какое дадим им наказание?

– Самое страшное! – весело заревела хмельная толпа. – Они не должны увидеть окончания праздника!

Под неверный бой барабана представительница свиты с маской лисы поднесла к виновным серебряное блюдо, и они волей‑неволей вынуждены были выложить на него по серебряной монете. Слуги короля внесли в круг по бадье с пенящимся тёмным пивом и поставили перед наказанными купцами и бюргерами. Кряжистый чернобородый купец первым поднял предназначенную ему бадью, шумно выдохнул и припал ртом к краю. Его примеру последовали трое других осуждённых карнавальной властью.

– До дна! До дна! – загорланили вокруг.

Широкоплечий увалень бюргер пихнул в бок русского соседа, показал на купца, весело ощерился крепкими зубами.

– Ставлю на бородатого козла только монету против двух! Вон тот, наш выпьет первым.

Его сосед на взор оценил указанного рослого мастерового.

– Принимаю, – согласился он. – Ставлю только рубль на того шведского борова против двух на купца.

Они хлопнули по рукам и заорали в поддержку своим избранникам.

Чем ближе к реке, тем меньше было людей, тем реже встречались проявления веселья. Вобравшая в себя россыпь отражаемых звёзд речная гладь плавным течением холодно отчуждала себя и большой остров с сумрачной крепостью и высоким замком от беспечного города, и если шум праздничного веселья порывами ветерка порой разносился вдоль речного берега, то до отвесных толстых стен крепости доносился, уже присмирев, невнятными отзвуками. Словно для охраны её мрачного величия от этих отзвуков, за зубцами высоких башен мерно вышагивали шведские дозорные, хотя в связи с праздником их было меньше, чем обычно.

Неприступный замок внутри островной крепости прочно врос в землю, как будто пустил в ней каменные корни, и верхний ярус шести стенной, самой высокой башни замка уверенно возвышался над всеми городскими шпилями за рекой, был вровень с вспышками ярко взрывающихся петард. Часовому наверху этой башни очертания ночной Нарвы были видны как на ладони, а залитая факельным светом главная площадь представлялась светильником посреди бескрайней тьмы, на который слетелись множество окрестных двуногих букашек.

Много ниже, но над уровнем зубцов крепостной стены, там, где в этой башне было небольшое рабочее помещение коменданта крепости, похожий на бойницу оконный проём нехотя пропускал наружу желтоватое сияние, показывая, что бдели не только часовые. Сам комендант, статный, начинающий седеть в висках полковник сидел на жёстком стуле за массивным дубовым столом и при освещении от трёх свеч, которые трезубцем торчали из чашек бронзового подсвечника, делал записи в расчётной книге и переносил их в письмо. Отчёт о запасах пороха, военного снаряжения, наличном составе гарнизона срочно потребовали в столице в связи с возможными перебросками войск в затяжной войне. Он с удовлетворением вывел последнюю из затребованных цифр на листе бумаги, медленно свернул его и закрыл книгу.

Он поднялся со стула, в четыре шага подошёл к оконному проёму, как будто грубо вырубленному в толстой каменной кладке. Заложив руки за спину, некоторое время смотрел, как в беспорядочном движении огней веселится город за широким обхватом рукава реки. Ему были видны тёмные очертания большинства прибрежных улиц, тонкая полоса частично скрытой домами пристани и вытянутый в линию ряд торговых кораблей, некоторые из которых словно хотели спрятаться за теми же домами. Корабли застыли со связанными вокруг рей парусами и мерцающими, как светляки, точками светильников на кормовых возвышениях. Он приостановил взор на верхушках мачт, угадывая в обвисающих в безветрии лоскутках корабельные флаги. Все корабли приплывали из Балтийского моря к Финскому заливу и устьем реки поднимались к Нарве, которая привлекала европейских торговцев и процветала благодаря надёжной защите, обеспечиваемой островной крепостью. Иван Грозный знал, где русским нужна была мощная крепость для прорыва к морю, к доходной морской торговле. Волей обстоятельств она оказалась у Швеции, и ему, коменданту, была доверена миссия, не допустить возвращения её Москве, не дать русским выхода к Балтике. А такая цель будет главной для молодого царя московитов в готовящейся войне. И полковник испытывал удовлетворение от сознания выполняемого долга – он бдел, охраняя беспечный праздник других.

Пока он смотрел на вверенный ему город, внизу, от крепостной стены по двору метнулась и пропала у колодца тень мужчины. Присев и согнувшись у колодезного сруба, никем не замеченный тот мужчина поправил личину на голове и замер, вслушался в тишину двора. Ничто её не тревожило. Он вынул из кармана чёрного свободного камзола верёвку, мысленно прикинул, верно или нет отмерил необходимую длину и, убедившись, что именно такая длина и нужна, осторожно привстал и перекинул её через дубовый ворот. Один конец намотал поверх кожаной перчатки и сжал в кулаке, а за другой ухватился и опять прислушался. Стараясь не задеть ни накрученной на вороте цепи, ни прицепленной к последнему её звену бадьи, перевалился за стенку колодца и провалился в кромешную тьму. Ворот всё же тихо взвизгнул, и цепь брякнула, когда он повис и закачался на концах верёвки, отыскивая ногами опору.

От воды до середины своей высоты колодец был выложен камнями, которые удерживали на себе ровно обрубленные и ладно подогнанные дубовые брёвна, тёмные от времени. Мужчина в личине упёрся ступнями в одну стенку, а спиной в противоположную, на такой распорке собрал концы верёвки в левом кулаке и высвободил правую руку. После чего тщательно ощупал склизкие камни верхней кладки. Наткнувшись пальцами на отмеченный тремя дырками камень, он отсчитал от него вверх три бревна и тонким клинком длинного ножа провёл между стыками. Клинок углубился в щель, где осторожно чиркнул по патине бронзы. Потребовалось очень сильно надавить в этом месте, чтобы старый засов поддался усилию руки, зашуршал по камню, сместился. Три пробитых стержнями бруса слабо заскрипели, с помощью ножа стали проворачиваться на невидимых петлях и открыли лаз с подземным проходом, не столько видимый, сколько угадываемый по поглощаемым чёрной тьмой шорохам, будто там было питающееся ими чрево, которое изголодалось по звукам.

Наверху послышались шаги. Они приближались неторопливо, однако заставили бывшего в колодце молодого мужчину, не раздумывая, подтянуться на верёвке, сунуть ноги в лаз, елозя червём, углубиться в него по грудь и рывком дёрнуть один конец верёвки, высвобождая при этом другой.

Дежурный по кухне и посланный за водой солдат новобранец вновь попытался тихо напеть в нос легкомысленную песенку, и опять запнулся, вместо позабытого слова произнёс: «тра‑ля‑ля». Он опустил оба ведра на колодезную лавку, потянулся к подвешенной на крюке бадье и испуганно отшатнулся. Ему показалось, тонкая и длинная змея скользнула по цепи на вороте, вильнула хвостом и полетела вниз. Он невольно напряг слух, но ожидаемого звучного всплеска не последовало.

– Что за чёрт?! – прошептал он непослушными губами. Тряхнул головой и рукой, как будто стараясь отогнать наваждение. – Неужели я так пьян?

Он дохнул в ладонь, принюхался. Уловив носом запах пивного перегара, стал успокаиваться.