Двигаться меня заставляла упрямая решимость, вызванная скорее нежеланием ударить лицом в грязь, нежели страхом. Но часа через два после обеда я все равно вырубился. К счастью, я стоял на нижних ступеньках трапа и падение не причинило мне увечий. Я пришел в себя от противной боли в ребрах и посмотрел вверх. Прямо надо мной высился корпус подлодки, а офицер, стоявший, казалось, где‑то далеко‑далеко, орал на меня, приказывая встать, и бил меня ногой под ребра.

И вдруг в поле моего зрения возникло громадное тело Логана. Он спокойно спустился с трапа и с деловым видом звезданул унтер‑офицера по челюсти, отправив его в затяжной полет. Прежде, чем караульные успели что‑либо предпринять, Логан снова забрался на трап и возобновил работу.

Я с трудом поднялся на ноги. Охрана растерялась. Происшествие наблюдало немало матросов, они принялись подначивать караульных.

– Почему бы вам не вызвать полицию? – спросил один, и последовал взрыв смеха.

Логан наверняка пришелся матросам по нраву. По их тону я понял, что унтер‑офицер не пользовался популярностью. Поскольку он продолжал неподвижно лежать там, куда его отбросил удар Логана, один из караульных наконец объявил, что отправляется за врачом. Логан продолжал работать, словно ничего и не произошло. Казалось, он уже позабыл, что уложил немецкого надзирателя. Вокруг говорили все разом, и голоса сливались в какой‑то низкий гул, который почти заглушал рев машин. На шум сбежались матросы из других доков, и я видел, что толпа растет с каждой минутой. Передним приходилось пятиться, чтобы их не столкнули с причала, кое‑кто даже забрался на подлодку, дабы лучше видеть происходящее. Оказать помощь унтер‑офицеру никто, похоже, не собирался, поэтому я подошел к луже воды, в которой он лежал неподвижно. Форма его успела промокнуть насквозь. Я приложил ладонь к его груди против сердца, опасаясь, что Логан прикончил парня. Но сердце слабо билось. Кажется, все обошлось, и ущерб ограничивался разбитой челюстью. Падая, унтер‑офицер выбросил вперед руку и тем самым уберег голову от удара о причал.

Я уложил его поудобнее, вскоре охранник вернулся с врачом. На пенсне доктора, когда он спускался по трапу, поблескивал свет лампочек.

Осмотр не затянулся.

– Ничего страшного,– по‑немецки сказал врач и велел двум матросам отнести пострадавшего на койку. Когда его подняли наверх, врач повернулся ко мне.

– Што произошло?

Я все рассказал, доктор кивнул.

– Фаш друг пудет педа,– проговорил он.

Матросы в доке вдруг притихли. Я поднял глаза. Явился гестаповец Фульке. Он спустился на дно дока.

– Говорят, этот человек,– он указал на Логана,– нокаутировал начальника охраны. Так, нет? – Он говорил по‑немецки, а в глазах его сквозило какое‑то вожделение. Несомненно, этот Фульке был садистом.

– Это правда,– ответил врач.– Но он сделал это потому...

– Причины меня не интересуют,– отрезал Фульке. Он повернулся к охране.– Отведите его на гауптвахту и привяжите к треноге. Я покажу пленным, как сбивать с ног унтер‑офицера флота фюрера. Позовите Лодермана. Пусть прихватит железную плеть. Я приду через несколько минут. И возьмите с собой этого,– он кивнул в мою сторону.– Ему, несомненно, полезно будет посмотреть, как мы поддерживаем дисциплину.

Охранник козырнул и повернулся, одновременно сделав мне знак следовать за ним.

Большого Логана повели по доковой галерее и вверх по пандусу в караулку. Я пошел с ними, чувствуя, как у меня сосет под ложечкой. Уходя, я слышал, как доктор сказал у меня за спиной:

– Неужели вы и вправду будете сечь этого человека стальной плетью? Ведь у него не все в порядке с головой. Во всяком случае, его действия были оправданны.

Последовала перебранка между доктором и Фульке, но я уже отошел и не слышал, что они сказали друг другу. В ту минуту я был рад, что здесь есть хоть один человек с некоторыми представлениями о гуманности. Но я знал и другое: надеяться, что он сможет предотвратить порку, бессмысленно. Приказы гестаповцев воспринимались как закон, а я был убежден, что Фульке неймется посмотреть, как будут пороть Логана. Я уже был наслышан от беглецов из концлагерей о тамошних порках такими же плетьми со стальной сердцевиной. Плеть взрезала кожу на спине полосками, и редкий человек выдерживал назначенное ему количество ударов. Казалось, все во мне кричит от боли. А когда я смотрел, как Большого Логана привязывают к тяжелой железной треноге в караулке, я пережил мысленно ту же экзекуцию, через которую ему предстояло пройти в действительности. Я чувствовал, что вина за случившееся лежит целиком на мне, а вид покорного Логана вызывал жгучую жалость. Казалось, он совершенно не понимал, что происходит. Он был гол, и его громадная физическая сила еще больше бросалась в глаза. Я чувствовал, что стоит ему разбушеваться, и он перебьет всю охрану голыми руками. Меня прямо подмывало крикнуть ему, чтобы он так и сделал.

Огромный сильный моряк взял с продолговатого ящика плеть, снял китель и засучил рукава. В электрическом свете поблескивала щетина на его мощной шее. Он поправил треногу, чтобы плеть, короткая и узловатая, не цеплялась за стены. Охрану усилили до шести человек. Заправлял всем тот маленький гестаповец, которого мы увидели первым. Когда матрос с плетью занял свое место, в караулке воцарилась мертвая тишина. Часы на стене ровно тикали, мы ждали Фульке. Наконец он явился и приказал закрыть дверь, потом стал по другую сторону треноги. Его узкое лицо блестело от пота, глаза были будто стеклянные.

– Зачем ты ударил старшего охраны? – спросил он по‑английски. Логан не ответил. Он словно и не слышал вопроса.

Рука Фульке дернулась, он ударил Логана по лицу тыльной стороной ладони, и золотой перстень с бриллиантами поцарапал Логану щеку.

– Отвечай, собака! – заорал Фульке. Лицо Логана оставалось совершенно безучастным.

– Дай‑ка ему разок плетью, это приведет его в чувство,– приказал Фульке.

Моряк примерился. Я невольно зажмурил глаза. Плеть просвистела в воздухе и глухо щелкнула. На смуглой спине Логана тут же появились три алые полосы. Они стали шире и слились вместе, образуя струйку крови, которая быстро побежала по его волосатым ягодицам.

– Теперь ты будешь мне отвечать? Зачем ты ударил старшего охраны?

Логан по‑прежнему молчал. С чувством тошноты я ждал следующего удара. Но тут дверь караулки отворилась, и в сопровождении доктора вошел коммодор.

– Кто дал приказ пороть этого человека? – спросил он.

В его голосе безошибочно угадывались зловещие нотки. Я внезапно почувствовал радостное возбуждение.

– Я,– ответил Фульке, шагнув ему навстречу.– Вы намерены оспаривать его?

В тоне, которым он задал этот вопрос, проскальзывала насмешка. Он, казалось, был вполне уверен в своей неуязвимости.

Вместо ответа коммодор приказал охране снять Логана с треноги. Фульке шагнул вперед. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит коммодора. Жилка у него на виске ходила ходуном.

– Он ударил старшего охраны,– сказал Фульке.– И будет выпорот. На нашей базе должны соблюдаться порядок и дисциплина. Хайль Гитлер!

Он выбросил правую руку. Коммодора этот жест, похоже, совершенно не тронул. На нацистское приветствие он даже не ответил.

– Здесь командую я,– спокойно, но твердо проговорил он. – Отвяжите человека.

– А я приказываю выпороть его! – Фульке только что не визжал.

Коммодор не обратил на него никакого внимания.

– Отвяжите парня! – заревел он, поскольку охранники колебались.

Тут уж матросы бросились выполнять команду. Мгновение спустя Логана сняли с треноги.

– Вы превышаете свои полномочия, господин коммодор,– Фульке был вне себя от ярости.– Этот человек должен быть выпорот. Если вы станете настаивать на своем, мое очередное донесение окажется весьма неблагоприятным. Вы понимаете, что это значит?

Коммодор повернулся и стал лицом к лицу с Фульке. Он был невозмутим.

– Вы забываете, герр Фульке, что сейчас у нас война,– сказал он.– Вот уже три месяца вы скачете по этой базе, отменяя мои приказы, подрывая моральный дух людей своими детскими представлениями о дисциплине. Здесь станция обслуживания подводного флота, а не еврейский концлагерь. Три месяца я терпел вас потому, что у вас были полномочия, позволявшие вам вставлять мне палки в колеса. Сейчас мы находимся в состоянии войны. Нам надо делать дело, мужское дело. С этой базы не уйдет ни один рапорт, кроме моих собственных.