Габриэль Акоста, который поддерживал отношения с лиссабонскими учеными, знал, что дон Жоан II не так давно послал сухопутным путем нескольких путешественников в Абиссинское королевство, с тем чтобы они изучали эту страну, а также торговлю и пути, по которым арабские купцы направляются к Индийскому океану через Красное море. Сперва отправились туда два монаха и вскоре вернулись, ничего не добившись. Два купца, Альфонсо де Пайва и Перес де Ковильян, пустились в путь в Александрию и Каир, взяв на себя обязательство добраться по Красному морю до Адена. Наконец дон Жоан отправил двух раввинов – Абраама де Бежа и Жозе де Ламего с тем, чтобы они от его имени явились к пресвитеру Иоанну, но известия от них могли дойти только через два или три года.

После всех этих попыток к 1492 году географические исследования португальцев временно прекратились. С открытием мыса Доброй Надежды морской путь в Азию был найден, но Португалия, казалось, отдыхала на полпути, набираясь сил для нового прыжка в Индию.

За восемь лет до этого доктор Акоста восстановил в памяти все географические познания, приобретенные им в ранней юности, рассчитывая пополнить их новыми, отчасти чтобы иметь возможность отвечать на вопросы, которые ему задавали, а отчасти чтобы удовлетворить собственную любознательность, возбужденную той новой атмосферой, в которой жили все современные ему ученые.

Успехи соседней Португалии пробудили у испанцев интерес к географическим открытиям. Эта страна, почти всегда враждебная Испании, несмотря на брачные союзы, соединявшие их династии, чувствовала, что Кастилия, лежащая, словно барьер, за ее плечами, преграждает ей доступ к европейской жизни, и стремилась расширить свои владения в сторону океана. У Испании, только что объединившейся, тоже было океанское побережье, и теперь она стремилась перенести именно туда деятельность своих моряков, до сих пор сосредоточенную на Средиземном море.

Вот тогда в Кордове, где часто бывал двор из‑за близости ее к гранадскому королевству, арене национальной войны, появился некий иностранец. Акоста был одним из первых, кто познакомился с ним, – это было в начале 1486 года.

Доктор не верил в цельность человеческого характера. Он снисходительно улыбался, когда слышал о каком‑нибудь предосудительном поступке человека, бывшего до этого безупречно честным, и не удивлялся также, когда закоренелый преступник совершал какое‑нибудь доброе дело. Человеческая душа противоречива, она полна извилин и тайн; но хотя доктор и привык к этой сложности, он все же не мог составить себе ясное представление об этом иностранце и нередко менял свое мнение о нем, колеблясь между уважением и насмешкой. Он говорил, что его зовут Кристобаль Колон[43] и что он генуэзец. В этом не было ничего удивительного. Большинство иностранцев, живших в Испании, были генуэзцами. Может быть, их было в стране больше, чем всех проживавших там иностранцев, вместе взятых. Король святой Фернандо, покоритель Севильи, даровал генуэзцам особые привилегии в благодарность за то, что их корабли помогли ему отвоевать этот город у мавров. Почти все иноземные купцы в Испании были генуэзцами или выдавали себя за таковых. Они вели самую доходную торговлю, они хозяйничали в портах, им принадлежало множество судов, стоявших в гаванях. Успехи в Кастилии толкнули их в Португалию, где к ним в руки постепенно стала переходить вся торговля пряностями, привозимыми из Гвинеи. Эти купцы, обосновавшиеся в обоих королевствах, поддерживали и защищали друг друга, как братья по племени. Будучи генуэзцем, Кристобаль Колон мог быть уверен, что его предложения всегда выслушают и что он всегда найдет кого‑нибудь, кто облегчит ему доступ всюду, куда он захочет попасть.

Национальность, принадлежность к которой он сам утверждал, – вот и все, что было известно Акосте определенного об этом иностранце. Все остальное в его жизни было смутно и таинственно, и все его высказывания противоречили друг другу настолько, что доктор иногда колебался, считать ли его неисправимым фантазером или просто лжецом.

Когда Колон впервые приехал в Кордову, королевская чета была в отъезде.

За год до этого свирепствовала чума, и Акосте приходилось ухаживать за тысячами больных, родные которых теребили его за полы черного плаща, наперебой стараясь зазвать к себе в дом. Король и королева провели зиму в Алькала де Энарес. Непрерывные дожди, разливы рек и рождение инфанты Каталины, ставшей впоследствии женой Генриха VIII английского, задержали их возвращение в Кордову.

С первого же разговора с этим человеком Акоста заметил противоречивость его слов. Он выдавал себя за уроженца Лигурии, но плохо владел итальянским языком, и в частности – генуэзским диалектом: Он говорил, в сущности, на средиземноморском наречии – смеси каталонского, испанского, итальянского и арабского языков, особом жаргоне, который был в ходу у всех мореплавателей во всех портах этого моря.

Его иностранный акцент был акцентом моряка, привыкшего говорить на разных языках, не зная в совершенстве ни одного из них.

Лучше всего он владел, несомненно, португальским и испанским.

В своих беседах с Акостой он старался блеснуть знанием латыни и действительно был в состоянии прочесть кое‑какие книги и рукописи из его библиотеки; но его латинский язык был грубым, неизящным, совсем иным, чем тот, который воскресили гуманисты в Италии, и изучил он его, судя по оборотам речи, в Португалии или Испании.

С такими же противоречиями сталкивался доктор, когда иностранец говорил о своем возрасте. Иногда он заявлял, что ему более сорока лет, иногда же говорил, что ему едва минуло тридцать, а свою почти сплошную седину объяснял трудностями и опасностями, испытанными им на море. И в самом деле, этот человек с длинным лицом и веснушчатой загорелой кожей иногда казался стариком, а иногда поражал юношеской свежестью, несовместимой, казалось, с его седой гривой.

Бывали минуты, когда доктор чувствовал, что готов ему верить, моряки всегда привлекали его. Он разделял то почти суеверное восхищение, которое внушали жителям твердой земли мореходы, эти почти загадочные искатели приключений, понимавшие язык ветра и урагана и умевшие прочитать полет птицы, эти чародеи и колдуны, которые при одном и том же ветре каким‑то чудом умудрялись плыть в различных направлениях, то подчиняясь ему, то споря с ним. Акоста вспоминал то, что говорил король Альфонсо Мудрый в своих «Партидас»[44] о мореплавателях – людях, разум которых правит кораблями в океане.

Этот незнакомец, наконец, настолько заинтересовал его, что он позволил ему часами рассуждать в библиотеке, излагая свои географические мечтания, планы будущих плаваний. За его речами он угадывал гигантскую волю. Он видел у него на лбу вертикальную морщину, признак упорства. Это был человек одной идеи, которой посвящена была вся его жизнь. Порою доктору, когда он его слушал, чудилось, что он видит на блестящих от пота висках пульсирующие жилки, как у древних пророков, казавшиеся толпам последователей двумя светящимися рогами. Его мечты были неистовыми и нечеловеческими, как у сновидцев еврейского народа, и в то же время с ними уживалась ненасытная жажда золота, материальных благ, власти и почестей.

Не раз у доктора возникало подозрение, что этот «генуэзец», не расположенный к беседам о своем происхождении и знающий столько языков, не имея в то же время родного, быть может такой же обращенный, как, он сам, предусмотрительно скрывающий свою истинную национальность в стране, где инквизиция уже за много лет до его появления начала преследовать людей подобного происхождения.

В ожидании возвращения в Кордову королевской четы проситель, плохо одетый и еще хуже питавшийся, лишенный всяких средств к существованию, кроме ничтожных подачек, которые время от времени ему посылали герцог Мединасели и еще некоторые сеньоры, проводил время в общении с доктором Акостой. Он приходил всегда в обеденный час, и знаменитый врач приглашал его к столу. Иногда, чтобы немного облегчить его нужду, доктор покупал у него книги, толстые тома, напечатанные в Италии или Барселоне, которые тот продавал монахам или ученым.