Потом Фезерли начал внимательно изучать мое лицо. Делал он это столь тщательно, точно надеялся найти что‑то для себя интересное. И, надо отдать ему должное, все же нашел.

– Что это вы сделали со своими усами, дружище? – осведомился он.

Я напустил на себя таинственный вид.

– Знаете, Джордж, иногда приходится несколько изменить свою внешность.

– Ага! – торжествующе воскликнул он. – Выходит, я не та уж сильно ошибся. Ну, признавайтесь, кто же эта красавица, если не Антуанетт де Мобан?

– Ну, красавица всегда найдется, – тоном заправского ловеласа проговорил я.

Но Джордж не отставал до тех пор, пока не вынудил меня сочинить на ходу какую‑то дичайшую чушь о моих любовных похождениях в Тироле. Бедняга! Он так радовался, и я понимал, что он совершенно искренне гордится умением вытягивать тайны из собеседника.

Он так был счастлив, что в благодарность поделился со мной «совершенно тайными сведениями о положении в Руритании», которые, как он уверял, ему удалось добыть из самых достоверных дипломатических источников. С самым что ни на есть многозначительный видом Джордж Фезерли сообщил мне, что, по всей видимости, в Зенде сидел не пленник. Там томилась женщина, переодетая в мужскую одежду, и, собственно, она‑то и явилась причиной раздора между королем и Черным Майклом.

Слушая эту историю, я едва сдерживался от смеха. Но жизнь в Руритании научила меня скрытности, и я, ничем не выказывая истинного отношения, серьезно заметил.

– Может быть, это была Антуанетт де Мобан?

– Нет! – решительно возразил Джордж. – В том‑то и дело, что Антуанетт де Мобан приревновала герцога к этой пленнице и выдала его королю. Думаю, что это верно, потому что, с другой стороны, все в Руритании говорят, что Флавия, которая раньше души не чаяла в короле, теперь совершенно к нему охладела.

Слушать дальше досужие домыслы о Флавии было выше моих сил, и я поспешил прервать Джорджа. Так я никогда и не узнаю конца этой фантастической истории. С тех пор я уже больше не могу с полным доверием относиться к «сведениям из самых достоверных источников».

На другой день я отправил письмо Антуанетт де Мобан. Она тут же ответила мне. Она писала, что милость и щедрость короля и, в не меньшей степени, уважение ко мне обязывает ее хранить тайну до конца дней своих. Далее она писала, что решила поселиться за городом и жить в полном уединении.

Не знаю, осуществила ли она свое намерение, но, судя по тому, что я ни разу больше не видел ее и не слышал о ней, она так и не оправилась от тоски по герцогу Стрелсау. Ибо каким бы ни был Черный Майкл, Антуанетт де Мобан любила его. Даже познав всю его низость, она не сумела вырвать его из своего сердца.

Но мучения мои на этом не кончились. Мне предстояла еще одна битва. Я ждал ее с трепетом и не сомневался, что потерплю сокрушительное поражение. Ведь я вернулся из Тироля с пустыми руками. Я не набрал ровно никакого научного материала, и нравы и обычаи некоторых альпийских народов, а также местная флора и фауна и прочие научные аспекты так и не обрели в моем лице кропотливого и вдумчивого исследователя. Я словно наяву видел укоряющий взор Розы. Мог я заранее предугадать и сокрушительные речи этой умнейшей женщины, которая непременно упрекнет меня в праздности, легкомыслии, а может быть, и еще в чем‑нибудь подобном. Вот почему, возвращаясь на родину, я с не очень‑то большой радостью думал о тепле домашнего очага. Суждения Розы были всегда столь категоричны, что я просто терялся. Словом, перед ней я чувствовал себя совершенно беззащитным.

Но, явившись на Парк Лейн, я вскоре вздохнул с облегчением. Узнав, в чем дело. Роза неожиданно для меня стала торжествовать победу.

– Я же говорила тебе, – с гордостью обратилась она к брату. – что Рудольф не способен совершить ничего путного!

То, что она оказалась права, а мой брат – нет, повергло эту наивную душу в такой восторг, что она даже забыла излить на меня недовольство, и встреча с дорогими родственниками прошла вполне мирно. Главное, в чем они меня упрекали, что я не сообщил им, где нахожусь.

– Вы так долго ничего о себе не писали, что мы начали волноваться, – заявила Роза. – Мы объявили розыск. Нельзя же так, Рудольф.

– Знаю, – ответил я. – Джордж Фезерли мне рассказал, что вы чуть ли не всех послов поставили на ноги. Не понимаю, отчего вы так волновались? Я ведь не беспомощное дитя.

– Да я совсем не потому вас искала, – выпалила вдруг умнейшая Роза. – Мне хотелось известить вас о сэре Джекобе Борродейле. Он получает посольство. Вернее, он получит его через месяц и снова подтвердил, что берет вас с собой.

– А куда он поедет? – спросил я.

– Он едет на место лорда Тофэма в Стрелсау. После Парижа это лучшее наше посольство в Европе, Рудольф. Я на вашем месте ни минуты не сомневалась бы.

У меня вырвался какой‑то неопределенный возглас. Некоторое время я сидел совершенно подавленный и не знал, что предпринять. Наконец я вроде бы сообразил, что делать, и, кинув выразительный взгляд на брата, проговорил:

– Стрелсау… Как ты на это смотришь?

– О, думаю, пора прекратить обращать внимание на всякие старые сплетни, – решительно возразила Роза, и я отметил про себя, что за время моего отсутствия она стала проявлять куда большую широту взглядов. – Все зависит только от вас, Рудольф, – продолжала она, – если вы решили поехать, никто не вправе вам помешать!

– Не знаю, хочу ли я…

– Вы невыносимы, Рудольф, – ответила она.

Я понял, что снова разочаровал ее.

– Дорогая Роза, я с удовольствием поехал бы в Стрелсау, но, боюсь, это будет не очень удобно, – ответил я.

– Но все давно забыли про эту историю, – снова возразила она.

И тут я вынул из кармана портрет короля Руритании. Снимок был сделан месяца за два до коронации. Я протянул его Розе. Вглядевшись в лицо короля, она, похоже, задумалась.

– Я так и знал, дорогая Роза. Вы просто никогда не видели фотографий Рудольфа Пятого. Как вам кажется, если я появлюсь при дворе Руритании, не вспомнит ли Рудольф этой старой истории?

Добрейшая моя родственница переводила взгляд с портрета короля на меня и обратно.

– О, Боже! – вдруг выкрикнула она и в сердцах бросила фотографию на стол.

– А ты, Боб, что скажешь? – обратился я к брату.

Роберт Берлсдон поднялся с кресла и, пройдя в угол комнаты, вытащил из кипы газет номер «Лондонских новостей». Перелистнув несколько страниц, он нашел фотографию, запечатлевшую недавнюю коронацию в Руритании. Он протянул мне фотографию, и я погрузился в воспоминания. Взгляд мой переходил от моего собственного изображения на лицо Сапта, маршала Стракенца, кардинала в парадных одеждах, Черного Майкла. Рядом с кардиналом стояла Флавия… Я очнулся от грез лишь после того, как брат легонько тронул меня за плечо.

– Ну, вот, сам видишь, сходство просто разительное, – сказал я. – Думаю, мне все‑таки не надо ехать в Руританию.

Роза продолжала настаивать, но уже не так решительно, как вначале.

– Все равно, это только предлог, – капризно сказала она, и на лице ее отразилась обида. – Просто вам ничего не хочется делать, Рудольф. А ведь вы могли бы стать послом.

– Не слишком заманчивая перспектива, – возразил я.

– Выше вам все равно не прыгнуть! – резко сказала она.

Быть может, она была права, и отныне мне оставалось только мечтать, чтобы к преклонным годам возглавить какое‑нибудь посольство. Но мне ли мечтать об этом? Мне, который побывал королем!

Прелестнейшая наша Роза вскочила со стула и в великом гневе покинула гостиную. Берлсдон курил сигару и с любопытством поглядывал на меня.

– Фотография в газете… – начал он.

– Не понимаю, чему ты удивляешься, – перебил его я. – Она ничего не доказывает, кроме того, что мы с королем похожи, как две капли воды.

Брат покачал головой.

– Наверное, ты прав, – задумчиво проговорил он. – Но понимаешь, у меня очень странное ощущение. Когда я смотрю на эту фотографию, мне кажется, что там коронуют тебя.