— Вот соберем урожай, у меня будет больше свободного времени, — сказала Бетси, стараясь уйти от серьезного разговора.

— Слышала я это, и не один раз.

— Не ворчи, тетя. Я знаю, что делаю.

— И эта отговорка мне знакома, — возразила Бриджет, перед тем как сделать глоток виски.

Бетси медленно тянула крепкое зелье и вспомнила, когда впервые отведала превосходного грушевого виски из садов Шепарда. Тогда ей было десять, и чувствовала она себя весьма странно, потому что неожиданно у них в доме появился Джон. Все посмеивались над костлявым четырнадцатилетним мальчишкой, пользовавшимся дурной славой, а он сам считал себя бедным сиротой, которого никто не понимает.

Крепкое виски обожгло маленькой Бетси горло. Девочка поперхнулась и закашлялась. Джон хлопнул ее по спине, и она растянулась на полу. Со слезами на глазах Бетси посмотрела на него снизу вверх, боясь, что он расхохочется. Но вместо этого Джон заботливо помог подняться, принес ей стакан молока, а заодно и себе. И с этого мгновения Бетси влюбилась в него…

— Джон был у нас, — невзначай сказала Бетси, любуясь янтарно-жемчужным цветом виски на свет. — Я его сначала не узнала. У него теперь борода, а виски засеребрились.

— Не удивительно, ему уже, верно, около сорока.

Если Бриджет и взволновало это известие, она и виду не подала. За сорок лет пребывания в школе учительница прошла огонь и воду и медные трубы. Она не из тех, чей тихий устоявшийся мирок вдруг пошатнется из-за нежданной новости.

— Ему будет сорок один в августе.

— И что же он говорил? — спросила Бриджет.

Бетси понюхала напиток и отставила стаканчик в сторону. Еще капля этого зелья — и она свалится с ног.

— Что он очень сожалеет.

Тетушка грустно вздохнула.

— Я помню Джона на поминках Патрика… Он был ужасно подавленным. Джон мужественно брал всю вину на себя, что бы ни говорили скептики и недоброжелатели. После его отъезда я долго думала, научится ли он когда-нибудь прощать сам себя.

— Видимо, да. Он кажется вполне благополучным.

— Пат всегда считал, что Джон был слишком уязвимым человеком, дорожащим чувством собственного достоинства.

Бетси закрыла глаза, и перед ее внутренним взором как бы ожил четырнадцатилетний Джон — рослый, дерзкий, задиристый подросток с печальной застенчивой улыбкой и карими глазами, в которых порой проглядывало такое пронзительное одиночество, что щемило сердце.

— Я его ненавижу, — притворно шептала Бетси, боясь выдать свою тайну. — Вечно он путается под ногами да дразнит меня.

Патрик снисходительно выслушивал ее мольбы, прекрасно зная им цену.

— Пусть Джон прекратит, папа. Он все время дразнит меня рыжей, хотя я ему уже объясняла: я не рыжая, у меня золотисто-каштановые волосы, как у Кэтрин Хеберн.

Пат Шепард советовал дочке:

— Не показывай Джону, что тебя задевают его шутки, и он сам все поймет.

— Но папа, — не унималась самолюбивая Бетси, — он становится все развязнее. Чем дольше живет у нас, тем независимей становится. И ведет себя так, будто он один из нас!

Господи помилуй, она до сих пор помнит те редкие случаи, когда в добрых голубых глазах Патрика вспыхивал гнев.

— Он действительно «один из нас», Бетси. Когда я предложил ему поселиться у нас, я не только предоставил ему кров. Я велел ему считать себя моим сыном и твоим братом.

Ее брат Джон Стэнли?!

Первое время Патрик поручал ему подрезать деревья. Затем Джону доверили уборку урожая в саду, откуда фрукты шли на продажу, и Бетси часами сидела на подоконнике в своей комнате, наблюдая, как он работает, и сочиняла фантастические истории их будущей любви. Главное, о чем мечтала Бетси, — подчинить Джона своей власти навсегда.

Она с наслаждением предвкушала, как будет изводить его, когда он начнет ухаживать за ней. Словно сказочная принцесса, она предоставит ему честь состязаться с соперниками за ее руку и сердце. Ее воображение рисовало Джона, выступающего с мечом в руке против одетых в доспехи рыцарей, стремящихся занять место рядом с ней на троне.

В те времена воображение не уводило Бетси дальше невинных поцелуев из старых черно-белых фильмов, которые заставляли волноваться ее детское сердце.

А теперь…

Бетси стала потирать ладони, безуспешно стараясь забыть давние чувственные ощущения от прикосновения его рук. Ее ладони до сих пор хранили жар, исходивший от нового, еще более привлекательного Джона.

— Пожалуй, пора ложиться. — Она вымученно улыбнулась.

— Конечно же, дорогая. — Бриджет нежно погладила ее по руке. — Я выключу свет и тоже отправлюсь на покой.

Смятенная Бетси подобрала свои туфли и с трудом побрела через холл к лестнице. Воображение продолжало свою опасную игру. Бетси легко представила Джона обнаженным до пояса: развитые мускулы рук покрыты блестящими каплями пота, он сражается с непокорными ветками.

После работы Джон избавлялся от усталости в чистой зеленоватой воде реки Саут-Ампква. Несколько минут спустя довольный, посвежевший юноша возвращался с купания: густые песчаного цвета волосы зачесаны назад, мокрые джинсы облепили тонкие стройные бедра.

Бетси не могла понять, почему она ночь за ночью лежала без сна в духоте, упорно представляя себе слегка выпирающий клапан этих влажных джинсов. И всякий раз, вспоминая обтянутые бедра Джона, она учащенно дышала. В сокровенных глубинах своего девственного тела она ощущала нечто странное, чему не находила названия.

Даже в этот вечер, спустя двадцать лет, она испытывала те же заповеданные чувства, Бетси не забыла ту летнюю жаркую, полную истомы ночь, когда она поклялась: «Джон будет первым, кому она отдаст свою невинность».

Да, размышляла Бетси, медленно поднимаясь по лестнице в спальню, Джону выпадало немало ролей в ее девичьих мечтах. Однако никогда он не был ее братом…

Шум оглушал, и огонь слепил глаза, будто множество паровозов с включенными фарами неслось на него одновременно со всех сторон. И жар, боже, какой нестерпимый жар, словно он, Джон, попал в последний круг ада. Пот заливал глаза, мешая видеть в затянутом синим дымом коридоре. Правая рука ныла, после того как раскаленные металлические прутья на окне детских яслей прожгли ему рукавицу. А левую, в которой он держал, тесно прижимая к груди, испачканный в саже узел, начинало сводить мучительной судорогой.

Ребенок был совсем маленький, весил не больше тридцати фунтов. Пальто, в которое завернули перепуганного малыша, словно в огнестойкий кокон, едва ли было намного тяжелее. И крохотное тельце мальчика, и одежда вместе составляли все-таки почти непосильный груз для раненой руки.

Еще несколько ярдов, уговаривал себя Джон, передвигаясь ползком под облаками ядовитого дыма. Кислород в баллоне кончался, и он усилием воли преодолевал желание глотнуть раскаленный воздух, способный обжечь и гортань и легкие.

Еще четыре ярда до аварийного выхода через окно, где — об этом он молил небеса, — должна быть спасительная пожарная лестница.

Еще три ярда…

Два…

Сквозь марево дыма Джон увидел силуэт человека с поднятым топором. С звонким треском лопнуло стекло, обсыпав его острыми, как бритва, осколками. Свежий воздух гулко ворвался в отверстие, засасываемый в полую зону огня, и чуть не сорвал с него защитный шлем, державшийся на тонком ремешке.

— Поторапливайся, Джон! Крыша может обрушиться в любую минуту!

Собрав последние силы, Джон стал на колени и передал живой сверток в протянутые руки Шэнди.

— Держи его! — крикнул приятель, спеша передать спасенного чудом малыша дальше, другому пожарнику, стоящему на несколько ступеней лестницы ниже.

Ноги Джона стали ватными. В легких что-то захрипело, когда он сдернул кислородную маску и жадно вдохнул ночной воздух. Одной ногой он стоял на подоконнике, а другой пытался достать до лестницы, когда раздался грохот.

— Убирай! — закричал он, но лестница уже раскачивалась как маятник. Здоровой рукой Джону удалось схватиться за четвертую перекладину, что спасло его от неминуемой гибели, но плечо было явно вывихнуто. Его пронзила острая боль, однако он ухитрился не сорваться. Его могучее тело весом двести фунтов повисло на одной руке и оставалось в таком положении, пока лестницу не спустили до второго этажа.