Замок Редингтон, Англия, июнь 1357 года.

— Господь воскресил меня из мертвых, Гаррен, — произнес Уильям. — И ты был орудием Его.

Гаррен взглянул на друга, который лежал в кровати с запавшими как у мертвеца щеками, и подавил мрачную усмешку. Когда Уильям, граф Редингтон, лежал среди павших на поле брани при Пуатье, Господь не пошевелил и пальцем, чтобы помочь ему.

Теперь, взирая в колеблющемся свете свечей на бледное лицо Уильяма, он гадал, не стоило ли и ему отступиться. Возможно, смерть была бы милосерднее подобного существования.

Нет. Пока есть силы, он будет бороться против Господа за его жизнь.

— Ты единственный меня не оставил, — молвил Уильям. — Все остальные ушли, бросив меня умирать.

Точнее, ушли искать выживших французов, чтобы ради выкупа увести их в плен.

Но Уильям не умер, хотя случались дни, когда было сложно понять, жив ли граф или уже отошел. Пока армия победителей волочилась через Францию к побережью, чтобы сесть на корабли и отплыть на родину, Уильям пребывал в некоем подобии земного чистилища, а Гаррен как мог поддерживал в нем жизнь, вливая в него воду и проталкивая между его зубов кашу и перетертое мясо.

— Я не бросил тебя из обычного упрямства.

— Не преуменьшай свое деяние. — Он говорил прерывисто, с трудом втягивая между словами воздух. — Ты нес меня. На себе.

— Со всеми доспехами в придачу. — Гаррен улыбнулся, не разжимая губ, и шутливо тронул кулаком его плечо. — Не забывай об этом.

Сохранности доспехов семья Редингтона обрадовалось больше, чем возвращению их владельца. В то время, как остальные английские рыцари тащили на себе награбленные трофеи, Гаррен нес Уильяма и вернулся из французской кампании, которая сулила несметные богатства, таким же нищим, каким был.

Пока Уильям набирался сил, Гаррен понимал: оно того стоило. Но спустя несколько недель тот начал страдать от приступов рвоты, которые то затихали, то терзали его часами напролет, и ныне лежал на занавешенном красным бархатом смертном одре. Окно его спальни выходило на пахотные поля. Никогда больше Уильям не ступит на их влажную, плодородную землю. Его желудок и кишечник пришли в такое плачевное состояние, что слуги не успевали менять постельное белье, но, отдавая графу последнюю дань уважения, не бросали попыток содержать его в чистоте.

Что ж, по крайней мере он умрет в своей постели.

— Я хочу… попросить… еще об одном. — Ледяные пальцы умирающего вцепились в него с неожиданной силой.

«Я спас тебе жизнь. Что еще я могу сделать?» — подумал Гаррен. Впрочем, разве подобная жизнь такой уж бесценный дар, если в свои тридцать с небольшим Уильям оказался прикован к постели?

— Соверши за меня паломничество.

Паломничество… Своеобразная взятка, которую Бог никогда не принимал и не примет в расчет. Путешествие к усыпальнице, где лежат женские кости и перья ангела.

— Уильям, вряд ли тебя исцелит Блаженная Ларина, если этого до сих пор не сделал Господь.

— Я тебе заплачу.

Гаррен отодвинулся. Ради Уильяма он был готов поступиться всем. Но не гордостью.

— Попроси кого-нибудь другого. Дураков в округе хватает.

Лицо Уильяма исказила боль. Он ухватился за живот, пытаясь справиться с очередным приступом рвоты.

— Другим… я не доверяю.

Гаррен отделался невнятным бормотанием, которое не означало ни «да», ни «нет», и бережно взял его иссохшую кисть в свои большие ладони. Как же все изменилось с тех пор, как Уильям взял его — семнадцатилетнего, никому не нужного сироту — в оруженосцы. Этому человеку он был обязан всем.

Держась за него, Уильям подтянулся и придал телу полусидячее положение. Он был всего пятью годами старше Гаррена, а выглядел немощным стариком. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что кроме них в комнате никого нет, Уильям вытащил из-под подушки сложенный лист пергамента размером с ладонь. Письмо было прошито тонким шнуром, концы которого скрепляла красная восковая печать с гербом Редингтонов.

— Вот. Отдай священнику. В усыпальнице.

Гаррен забрал послание из его трясущихся рук. Как он сумел удержать перо, чтобы написать его?

Голос Уильяма тоже дрожал.

— Печать должна остаться цела.

Гаррен мысленно усмехнулся. Он всегда был никудышным чтецом, даже в свою бытность в монастыре.

Уильям стиснул его руку, требуя внимания — и ответа.

— Прошу тебя. Мне больше некого попросить.

И Гаррен, всмотревшись в глаза друга — друга, с которым они столько пережили вместе, — понял, что пока Уильям дышит, он согласится выполнить любую его просьбу.

Он кивнул и откашлялся.

— Хорошо. Но твоих денег я не возьму. — Это путешествие должно быть подарком.

Не соглашаясь, Уильям повел головой, оставляя на подушке клочья светлых волос. Слабая улыбка тронула его посиневшие губы.

— Возьми. Купишь мне свинцовое перо.

Памятный знак паломника. Доказательство совершенного путешествия. Кичливая метка истинно верующего. Гаррен сжал его пальцы.

— Я принесу кое-что получше. Если ты не можешь сам прийти ко святыне, значит, я принесу святыню к тебе. Я добуду настоящее перо. — Осквернение святыни ради утешения умирающего почему-то не казалось ему святотатством. Реликвия это вещь. Видимая, осязаемая, реальная — в отличие от эфемерных и лживых обещаний Церкви.

Уильям — и без того бледный — побелел как полотно.

— Это кощунство…

По спине Гаррена пополз холодок. «Господь накажет меня», — подумал он по старой привычке и чуть не расхохотался. Никакое наказание не сравнится с тем, как Господь обошелся с ним в прошлом.

— Не волнуйся. Я заберу всего одно перышко, самое маленькое. Никто и не заметит.

Уильям устало смежил веки, проваливаясь в предсмертное забытье, которым ныне была его жизнь.

Дверь без стука отворилась, и Гаррен с отвращением услышал бодрый голос Ричарда, младшего брата графа. Ричард уж точно не согласился бы стать ради него пилигримом — ни за деньги, ни, тем более, из братской привязанности.

— Он еще дышит?

— Тебе, похоже, не терпится услышать, что нет.

— Разве ты не согласен, что подобное существование сложно назвать жизнью?

Гаррен был согласен, но по иным причинам.

— Возможно. Но покуда он дышит, граф Редингтон он, а не ты. — Впрочем, Ричарду нужно всего лишь подождать. Еще немного — и он унаследует титул.

— Что это? — Словно имея на то право, Ричард потянулся к сложенному листу пергамента.

Гаррен спрятал письмо за пазуху.

— Видимо, обращение к святой. — Теперь, когда он дал согласие, предстоящее путешествие страшило его, но не тяготами дороги, а необходимостью идти в компании набожных пилигримов, которые свято верили в то, что невидимый Господь откликнется на их молитвы, если заплатить установленную Им цену. Гаррен знал, что все это бесполезно. — Он попросил меня совершить паломничество к усыпальнице Блаженной Ларины и помолиться о его выздоровлении.

— Когда вернешься, помолишься еще раз — за его душу, — хмыкнул Ричард.

«Когда я вернусь», — подумал Гаррен, — «я буду молиться о своей душе».

В келью с едва заметным поклоном проскользнула юная девушка, своим появлением отвлекая мать Юлиану, которая стояла на коленях перед распятием, от созерцания облупившейся краски на левой руке Христа.

Хрустнув коленями, настоятельница поднялась на ноги и разместилась в кресле, гадая, чем она обязана этому визиту. Доминике, этому тощему подкидышу, следовало быть более благодарной за то, что в монастыре ее приняли, вырастили и обеспечили полезной работой, разрешив стирать для сестер и убирать кельи.

После нашествия Черной смерти деревни опустели. Поток пожертвований монастырю почти иссяк. Конечно, лорд Ричард мог бы облегчить их положение, но…

Девушка, прерывая ее думы, без разрешения заговорила: