В общей сложности восемь страниц болтовни, чтобы замаскировать главную цель письма — рассказ о том, что он находится якобы в Софии и не собирается принимать участия во встрече Марии с Александрой в Париже, которая, по его словам, состоялась несколько дней назад. На самом деле через два дня после того, как это письмо было написано, он вместе с Марией прибыл в Париж и был там несколько раз после этого в течение следующих двух недель. Он даже организовал все так, чтобы его почта приходила ему туда. В архиве Квислинга есть два конверта с почтовыми штемпелями и датами этого периода, помеченными указаниями о пересылке их из Софии в Париж[109].

Неразбериха в семейной жизни Квислинга давала достаточно оснований для того, чтобы скрывать истину от его порядочных родителей, но вряд ли это являлось единственной причиной засекречивать свои поездки в Париж в течение 1924 года. Он пытался скрывать свое местонахождение не только от своей семьи. 22 января 1924 года на официальном бланке он написал письмо барону Кауфману (представителю Лиги Наций в Салониках). В нем он объяснял, что только вернулся из своей поездки в Австрию и Румынию, поэтому лишь сейчас может ответить на вопросы, заданные бароном 28 декабря. Он ни слова не сказал о своем предстоящем путешествии в Париж[110].

Как только Квислинг отослал эти два письма из Софии, они с Марией уложили свои вещи и отправились в еще одну поездку, на этот раз из-за рождественского письма, написанного Александрой Марии. Вечером 23 января, в тот день, когда в европейских газетах появились сообщения о смерти Ленина, они уже были в Париже. Александра теперь расскажет о деталях этой встречи.

Встреча с моим мужем, которую я с таким нетерпением ждала, вышла совершенно иной, чем я себе представляла. Я так и не получила ответа на мое письмо Маре, и мое волнение усилилось к концу января из-за отсутствия новостей от Видкуна и Мары.

От этих тяжких мыслей меня отвлекло известие о смерти Ленина 22 января 1924 года. Меня эта новость потрясла, несмотря на то, что слухи о его приближающейся смерти начали распространяться уже за несколько дней до его кончины. Это событие повлияло на всех, но на русских людей особенно. Парижские газеты прогнозировали грядущие перемены в советском режиме, вызванные этим событием, а также писали об ожидаемой борьбе за власть между Сталиным и Троцким. Хотя я обычно не интересовалась политическими делами, но все же не могла не думать о том, как это повлияет на меня и на маму.

День смерти Ленина отпечатался у меня памяти навсегда из-за того, что случилось позднее в тот день[111]. Я была дома и читала свежие французские и русские газеты, и тут в мою комнату бесцеремонно заявилась Мара. Обнимая меня, она ничуточки не была смущена: напротив, излучала самоуверенность.

— Мара! Почему ты не сообщила, что приезжаешь? Я ждала твоего письма. И где Видкун? — воскликнула я.

— Ну, Ася, неужели ты еще не поняла, что мы с Видкуном решили пожениться? Поэтому и приехали в Париж вместе.

Я была потрясена до глубины души. Я молча посмотрела на Мару, а затем с сарказмом произнесла:

— Итак, ты пришла ко мне, чтобы пригласить меня на свадьбу? Кажется, вы оба сошли с ума! Он, вероятно, забыл, что все еще официально женат? Почему он не пришел? Почему он прячется от меня? Он бросил меня здесь без каких-либо объяснений, и я хочу видеть его!

Несмотря на растущее негодование, я сумела сдержать себя и не повысить голос, не желая доставить Маре удовольствие увидеть меня потерявшей остатки самообладания.

Мара была несколько потрясена и ответила:

— Я поэтому и пришла сюда. Видкун хочет, чтобы ты пришла к нему завтра в гостиницу. Мы соберемся вместе и сможем обсудить создавшееся положение.

— Нет, я не вижу причин встречаться нам всем. Я не хочу иметь ничего общего с этим отвратительным делом и мне нечего больше сказать об этом. Надеюсь, Видкун знает, что делает, поэтому пусть он придет сюда сам и объяснится. Все, что я могу сделать — это выслушать его, — сказала я твердо.

— Ладно, я передам ему все, что ты сказала. Ты увидишь его завтра, — заявила Мара с вызывающей улыбкой. Она говорила еще некоторое время о каких-то мелочах, затем ушла, явно менее уверенная в себе, чем когда пришла ко мне.

Как только она удалилась, напряжение, которое поддерживало мою храбрость, спало, и это чуть не подкосило меня, лишь нарастающий гнев удержал меня на ногах. Я не столько была сердита на Мару, сколько взбешена неверностью Видкуна. Вне зависимости от того, какими чарами она обольстила моего мужа, как мог Видкун, такой принципиальный человек, попасть в эту ловушку? Это было ни с чем не сообразно, что мой муж готовится вступить в брак с другой женщиной, даже не начав разводиться со мной, и вдобавок ко всему посылает ко мне с таким известием свою любовницу. Это было настолько невероятным, что чем больше я думала об этом, тем меньше мне верилось в то, что сказала мне Мара. Но даже если учесть, что сказанное Марой могло быть только частью правды, мое положение в качестве жены было под серьезной угрозой. Более угрожающим было то, что, стремясь сломить мое сопротивление, Мара или ее мать могли информировать советские власти о происхождении моей матери и сделать ее заложницей. Я винила себя в том, что была так доверчива и так слепа.

Любой, кто когда-либо был предан или поставлен в такое глупое положение, кто должен был иметь дело с осколками своей разбитой жизни, поймет ту бурю противоречивых чувств, которые одолевали меня в тот день. Я была испугана и разгневана тем, что только сейчас ясно представила себе, как я беспомощна и зависима в моем нынешнем положении. Что мне делать? Что случилось бы со мной, если бы Видкун бросил меня без каких-либо средств к существованию?

Я поняла, что должна быть осторожна и попыталась успокоить себя, чтобы разобраться в том, что с первого взгляда казалось банальной ситуацией, легко объяснимой обстоятельствами. Видкун был очень неопытен во всем, что касалось женщин, а я была еще более наивной. Когда я оставила его одного, уехав в Крым с мамой и Ниной, мне не пришло в голову, что мой муж легко может стать жертвой женщины, которая помогла ему приобрести такого рода сексуальный опыт, полностью противоречащий моим принципам, но который при этом мог привлечь его. Такое происходит все время во всем мире. Просто я никогда не думала, что это может случиться с Видкуном и мной.

На следующее утро Мара пришла уже с Видкуном, чтобы отвезти меня к себе в гостиницу. Видкун пытался вести себя так, будто между нами ничего не произошло, но я заметила, что со времени нашей последней встречи он стал совсем другим человеком. Было ясно, что он ожидал неприятностей от меня и Мары, поэтому старался избежать их, маневрируя между нами и стараясь не затрагивать опасных тем.

Когда мы сели за стол в их номере в гостинице, Видкун начал издалека:

— Ну, Ася, так как Мара уже поговорила с тобой, и ты знаешь об изменениях в наших отношениях, как хорошие старые друзья мы можем спокойно обсудить наши действия. Я тебе говорил по пути в Париж, что хочу развестись с тобой, и теперь я вернулся сказать тебе, что женюсь на Маре. Кстати, можно уже сказать, что она моя жена, — он остановился и посмотрел на меня своими выпуклыми голубыми глазами, как будто хотел узнать, что я чувствую.

Я посмотрела ему прямо в глаза и ничего не сказала. Было ясно, что он чувствует себя очень неловко. Он продолжал поглядывать на Мару, как будто искал ее поддержки. Она только взглянула на него, но ничего не сказала. Тишина стала почти невыносимой, когда Мара, наконец, сказала:

— Хватит ходить вокруг да около, Видкун. У нас нет времени. Говори, о чем речь.

Это было впервые, когда я услышала, как она называет моего мужа по имени. Эта фамильярность вызвала во мне отвращение, и мне потребовалось сделать большое усилие над собой, чтобы не высказать Видкуну и Маре все, что я думаю о них обоих.