К возвращению из Сен-Бревена в Париж Бальмонтом была снята новая квартира на улице Беллани недалеко от Латинского квартала. Квартира «во 2-м этаже, четыре комнаты, чистые и даже нарядные, солнечные, ванна, электричество, 600 франков в месяц. При падении франка в 5 раз против прежних его это так недорого», — сообщал он Екатерине Алексеевне в письме от 26 октября 1921 года.
В Париже Бальмонт с головой ушел в литературно-художественную жизнь. Его избрали в правление Союза русских писателей и журналистов, он завел широкие знакомства среди французских писателей, его стихи и статьи для французских газет и журналов переводила Люси Савицкая. В них ему печататься было интереснее, так как русскую прессу он находит пресной. Особой удачей он считал выход на французском языке книги «Visions solairs» («Солнечные видения»). Она появилась в серии произведений русских писателей, выпущенных известным издателем Боссаром: «Господин из Сан-Франциско» и «Деревня» И. Бунина, «Поединок» и «Гранатовый браслет» А. Куприна, «Четырнадцатое декабря» Д. Мережковского, «Чураевы» Г. Гребенщикова и др. Издание русских книг было вызвано усилившимся интересом к русской литературе в связи с появлением во Франции писателей-эмигрантов.
«Солнечные видения» — это сборник очерков о путешествиях Бальмонта в Мексику, Египет, Индию, Японию и Океанию, совершенных в 1905–1916 годах. Ранее очерки печатались в газетах и журналах, отдельные книги были изданы. Бальмонт доработал их для французского издания. Большую помощь ему оказала Люси Савицкая, к этому времени хорошо известная в Париже поэтесса и переводчица. К книге «Солнечные видения» Савицкая написала предисловие, где представила французскому читателю Бальмонта как блестящего поэта-лирика и переводчика произведений мировой литературы на русский язык. Кроме того, она тонко отметила особенности его путевого очеркового жанра: «…во всем, что он пишет, будь то стихи или проза, Бальмонт остается мечтателем, поэтом, в экстазе взирающим на мир».
Книга «Солнечные видения» вышла в конце 1922 года (на титуле — 1923 год). Уже 5 декабря поэт сообщает в письме Дагмар Шаховской: «После завтрака я несколько часов провел в издательстве Боссара… <…> подписывая экземпляры». И далее упоминает имена французских писателей Анатоля Франса, Мориса Барреса, Жана Жироду, Франсуа Мориака, Анри де Ренье, отметив, что надписал 50 книг. Среди тех, кто получил его автограф, были и некоторые другие писатели: он продолжал дружить с Рене Гилем, встречался с Андре Жидом, переписывался с Роменом Ролланом (в письме Д. Шаховской от 15 марта 1923 года поэт замечает: «Прилагаю письмо Ромена Роллана. Мне нравится, как он ко мне относится»). Появились новые знакомства, перешедшие в близкое общение, — это Поль Моран и Эдмон Жалю, о чьем творчестве он пишет в газетах, очерк о Моране включает в книгу «Где мой дом».
Книга «Солнечные видения», получившая хорошие отзывы во французской прессе, содействовала известности Бальмонта во Франции. А дочери Нине он писал 24 июня 1923 года: «…моя книга включена в боссаровский каталог основных книг по Востоку, рядом с индийскими легендами и учеными переводами „Апокалипсиса“».
Бальмонта во Франции многие весьма ценили как писателя и широко эрудированного знатока в области культуры. Его не однажды приглашали читать лекции в Сорбонну, что, кстати, пополняло его доходы. В декабре 1922 года он читал для французских студентов лекцию «Образ женщины в поэзии и жизни» (вступительное слово о поэте сказал профессор Э. Оман). В январе 1923 года там же прошла его лекция «Любовь и Смерть в мировой поэзии», в марте 1924 года — «Русский язык (Воля как основа творчества)». Приглашениями в Сорбонну поэт был обязан профессору Николаю Карловичу Кульману, декану русского факультета, которого в одном из писем охарактеризовал так: «новгородский русак с немецкой фамилией, но со скифско-татарским лицом», а в другом отмечал: «Кульман ласковее ко мне, чем кто-либо из моих парижских знакомых».
В первые годы эмиграции, когда интерес к русским писателям был особенно высок, Бальмонту, пожалуй, выпал самый большой успех. Его приглашали на вечера в аристократические дома, устраивали ему публичные чествования. Таким был январский вечер 1923 года в Парижском литературном клубе под председательством Рене Гиля и с докладом Люси Савицкой «К. Д. Бальмонт — певец весны и солнца», с выступлениями французских поэтов и артистов. В феврале того же года Международный литературный клуб устроил завтрак в честь Бальмонта. В мае состоялся русско-французский вечер Бальмонта, на котором звучали стихи и романсы по-русски и по-французски. В ноябре он был избран почетным председателем на открытом вечере монпарнасской богемы под руководством А. Мерсеро.
Конечно, это немного кружило голову, как и успех на лекциях и вечерах в русских аудиториях (от студентов до сибирского землячества), но не могло отвлечь от творчества и забот о хлебе насущном. То и другое объединяло и в то же время разъединяло его с другими писателями-эмигрантами. Взаимоотношения с ними складывались по-разному.
Пожалуй, наиболее острыми они были с Мережковскими. Бальмонт не принимал их мрачного, как он считал, всеотрицания, озлобленности. Особенно откровенно это проявилось на вечере у Цетлиных, когда Зинаида Гиппиус читала воспоминания о Блоке и Белом. «Было человек двадцать гостей. <…> Зина Мережковская читала злобные страницы. Я заступился за память Блока, заступился даже за поэму „Двенадцать“, которую нельзя же рассматривать в ее предосудительном применении, но должно в ней видеть блестящее отображение страшного исторического мига, которым тогда был полон весь воздух. Блок слышал дьявольскую музыку и дал ей словесную одежду. В этом есть жертвенность, и Блок запечатлел это своей смертью, которой предшествовала его смертельная ненависть к большевикам… <…> слушатели все были на моей стороне» — так описывал Бальмонт это столкновение Д. Шаховской в письме от 3 ноября 1922 года.
В 1921 году Бальмонт откликнулся на смерть Блока циклом стихов «Памяти Блока». Теперь, вскоре после спора с Зинаидой Гиппиус, он написал воспоминания о поэте «Три встречи с Блоком», которые опубликовал в парижской газете «Звено» в марте 1923 года.
Сложно складывались взаимоотношения Бальмонта с Иваном Буниным. С ним в 1920–1923 годах поэт часто встречался, когда их отношения возобновились после длительного перерыва. Бальмонт, доброжелательный по природе, готов был пойти на более тесное сближение, о чем свидетельствуют его письма Дагмар Шаховской: «Приходил Бунин с Верой Николаевной. <…> Бунину я всегда рад. Он мил и остроумен» (11 ноября 1922 года); «Бунина люблю, независимо ни от чего» (1 декабря 1922 года). Из Бретани он посылал писателю теплые стихотворные послания, приглашал к себе. В октябре 1921 года поэт посвятил Бунину первый сонет, в котором встречаются реминисценции из ранних бунинских стихов («Ты ласковая грусть родимого затона…», «Ты щебет ласточки…», «Ты тонкая резьба осенних листьев клена…»), что говорит об интересе к его поэзии (а Бунина прежде всего воспринимали как прозаика, и это писателя злило) и понимании поэтического мировидения Бунина: «Ты острый взгляд и резкий крик совы…», «Ты бросил дух свой в даль, и знал свой час в пустыне…». В стихотворении, написанном зимой 1922 года и приложенном в письме Вере Николаевне Буниной, Бальмонт выражает то, что, по его мнению, составляет «формулу художественной души Яна»:
Несколько позднее поэт адресует Бунину еще одно стихотворное послание, где вновь называет его «братом», «чья тонкая мечта в играньи творческом красива». Он уверяет самого себя: «Люблю Ивана. Мы двое. В Солнце. Утром. Рано». Вместе с тем Бальмонт нескрываемо обижен на отсутствие ответных изъяснений в дружеских чувствах собрата по перу, сетует на то, что у того «рука вполне ленива, / Ленивей сонного кота и черепашьего хвоста…».