— О чем ты думала на занятии? — спросил Пол, когда мы вышли из школы. — Ты совсем не слушала.

— Извини, Пол.

— Ты не слушала?

— Нет. Я думала, как же я люблю тебя.

— О! — вырвалось у него.

Остановившись, Пол сжал мои локти и наклонился к самому лицу.

— Как ты знаешь, что любишь? — требовательно спросил он.

— Я это чувствую… Да отпусти же, Пол! Что с тобой такое сегодня?

— Прости, — он поспешно развел руки. — Ты шутишь, да?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

Пол отвернулся и провел пальцем по еще зеленому, но уже расцвеченному желтыми разводьями листу черемухи. Потом понюхал его и вдруг сказал:

— Я хочу… пригласить тебя завтра вечером.

— В ресторан? — я обрадовалась, потому что не была там года три.

— Нет. Не совсем. В английский клуб.

— У нас есть английский клуб?!

— Да, — он взял меня за плечи и повернул. — Вот видишь?

Я беспомощно завертела головой:

— Да где же, Пол?

— Вот, — он указал рукой. — Красный замок. Видишь? Это непонятное сооружение в псевдоготическом стиле вознеслось в центре города пару лет назад. Никто из моих знакомых не имел ни малейшего представления, для кого или для чего оно предназначено, потому что у нас не принято сообщать горожанам назначение строящегося объекта. "Замок", как назвал его Пол, был сложен из хорошего красного кирпича и имел причудливую архитектуру. Высокие стены его были начисто лишены каких бы то ни было окон, только над переходом было одно, и под самыми зубцами виднелись небольшие отверстия, напоминающие амбразуры. Я, помнится, удивилась его внезапному возникновению на знакомой низкорослой улице, но уже через минуту навсегда забыла о нем, как ухитрялась изгонять из своей памяти все, что не имело отношения к моей жизни. И вот теперь Красный замок пытался войти в нее…

— И там действительно английский клуб? — я не сумела утаить замешательства.

Пол коротко кивнул:

— Его строили… как это? Энергия…

— Энергетики?

— Да. Но у них появились долги. Они продали этот замок нашей фирме. Их здесь несколько.

— Вы скупаете нашу недвижимость? — спросила я с неожиданным для себя беспокойством.

Но Пол его не услышал.

— Да. Теперь там клуб. Мы пойдем туда завтра вечером. Хочешь?

— Конечно! Ты же будешь со мной. В клуб так в клуб. А твоя нога позволит?

— Позволит! — он внезапно вышел из себя, сорвал тот самый лист черемухи и, скомкав его, бросил на тротуар. — Пойдем домой.

— Да что случилось, Пол?!

На мгновенье он закрыл глаза, глубоко вздохнул, потом обнял меня, и мы разом успокоились, точно нам были необходимы прикосновения, чтобы обмениваться излишками раздражающей энергии. Больше Пол не нервничал. Пока мы добирались до дома, он то и дело улыбался и становился совсем молодым, хоть от глаз и разбегались морщинки. Лицо у него загорело за лето, и когда Пол вставал по утрам, щетина на нем казалась ослепительно серебристой. Но тело оставалось светлым. Он говорил, что ему некогда ходить на пляж, да и вообще он не в той форме… А однажды обмолвился, что ему просто не с кем отправиться отдыхать, что растерял всех друзей молодости, а заводить новых не захотел. Я не стала допытываться, как это произошло.

Вернувшись домой, Пол сразу полез под душ и уже оттуда закричал мне, что забыл взять белье. Голос у него тоже был совсем молодым, и если Пол говорил, как сейчас, оставаясь невидимым, то нельзя было дать ему больше тридцати.

Я открыла шкаф, куда он сложил свои вещи, и снова наткнулась на те самые кассеты. За эти дни я ни разу о них не вспомнила, а теперь они, как нарочно, опять попались мне на глаза. Я отнесла Полу белье и, схватив первую же кассету, бросилась к видеомагнитофону. Включив телевизор, я впервые пожалела, что ванная находится так далеко и совсем не слышно, льется вода или нет.

Часть фильма кто-то отсмотрел до меня, и передо мной на экране сразу появилась линия то ли метро, то ли железной дороги. Сидевший на рельсах парень со знанием дела освежевывал задавленную собаку. Это, без сомнения, был не документальный фильм, и все же происходившее там выглядело так натурально, что меня чуть не стошнило.

И в тот же момент Пол встал между мной и телевизором.

— Я не хочу, чтобы ты видела… это, — твердо сказал он. — Я не разрешаю.

— Что это за фильм?

— Я не хочу говорить.

— Почему? Это же не порнография!

— Нет. Но ты не можешь это смотреть.

— Почему, Пол? Ради Бога, почему? Это что — настоящее?!

Он холодно произнес:

— У меня все настоящее.

Потом вытащил кассету и ушел в свою комнату.

Тишина окружила меня плотным коконом, сдавила грудь, приглушила свет… Сделала все, чтобы я уснула, а проснувшись, забыла свой сон. Самый странный из тысячи странных, что были раньше. Самый реальный из миллиона прожитых дней…

Держась за краешек сознания, я пошла к двери, за которой, конечно, никого не было. Я ведь догадалась об этом еще раньше: никакого Пола Бартона не существует. Он такая же беспомощная выдумка, какой когда-то стала девочка Ланя.

Я так и ввалилась в его комнату, потому что ноги у меня тряслись и подкашивались. Пол не подхватил меня, а упал рядом на колени.

— Что? Что? — задыхаясь, спрашивал он, сжимая мои щеки.

— Я… я… думала, что тебя нет. Я решила, что придумала тебя…

— О! — Пол счастливо засмеялся и прижал меня, мгновенно согрев. — Ты не могла придумать меня. Ты могла придумать молодого, красивого мальчика. Как ты.

— Мне не нужен мальчик, Пол. Я уже была замужем за мальчиком. Ничего в этом нет хорошего.

— Мальчики бывают разными, — неопределенно высказался он и отпустил меня.

И мне вновь стало холодно.

(из дневника Пола Бартона)

Вчера, когда она ушла в магазин, я лег в нашей комнате на пол, лицом к окну. Солнечные собачки, которых русские называют "солнечными зайчиками", бегали по стенам, но я смотрел на оконный переплет, напоминающий крест. Он словно летел на меня с небес — грозный, неумолимый. Но я все же осмелился воззвать к Тому, кто послал этот крест. Я просил его: "Отец мой небесный! Укроти мою одержимость! Не дай мне ввести во искушение эту лучшую из женщин. Ты знаешь, что я хочу сделать… Я — ненасытное чудовище. Мне уже мало ее любви, ее прекрасного тела… Подавай мне уверенность, что она предпочтет меня тому мужчине, который всех сводит с ума! Ты знаешь, о ком я говорю, Господи, и Ты знаешь, что я собираюсь отвести ее в то самое место… Кто его создал? Уж, конечно, не Ты. Так не пускай же меня туда!"

Существовало ли это место до моего приезда сюда? Или возникло, когда я ступил на эту загадочную землю? Возникло, как материализовавшееся проклятие, что преследовало меня всю жизнь.

Никто не ответил мне, да я и не ждал ответа. Мне никто никогда не отвечал, хотя я не уставал задавать вопросы. В молодости я самонадеянно полагал, что смогу отыскать ответы без посторонней помощи. И в своих поисках опускался все глубже в преисподнюю, пока не очутился в самом пекле. Мне повезло — я сумел выбраться, опаленный, и подняться до небесной синевы ее глаз. Но падшему ангелу нет там места. Я страдаю от высоты и хочу заставить страдать и ее, чтобы мы вновь оказались вместе, пройдя через эти страдания. Если же она отшатнется… Если предпочтет страданиям свою прежнюю тихую жизнь… Что ж, Туманный Альбион охотно примет меня и покроет мое лицо липкой пеленой новых морщин. Я состарюсь без нее так быстро, как еще никому не удавалось. Я выдавлю из себя все жизненные соки и пошлю ей в Сибирь большую флягу. Пусть она живет долго-долго.

Я закрыл глаза, лишь бы не видеть больше этого креста, что не давал ответа. Но в тот же миг на меня обрушился мощный звуковой поток церковного хора. Он расплющил меня, раздавил… Может, я просто уснул? Высокие голоса мальчиков звали ввысь, но мне туда не было пути. Я не мог присоединиться к хору, потому что не имел ни слуха, ни голоса. Все латинские слова отзывались в памяти одним — "кайся"! И я знаю, что приду к покаянию, но сначала я должен пройти через тот дьявольский красный огонь, что горит в самом центре этого маленького городка. И провести ее через это око… И если мы выйдем не порознь, а вместе, и если выйдем вообще, то вознесемся туда, в ту синеву, куда зовут голоса певчих. В ту синеву, что сулит ее взгляд.