Единственный, кто вот уже третий день обитал у моей постели, за исключением Шерри, был Джозеф Шустер, приходской священник. Оговорюсь сразу, умирать я не собиралась, хотя то обстоятельство, что он днюет у меня и ночует вызывало много подобных слухов. Он пришел сам, узнав, что я больна, и сначала я отказала в визите. Мисс Мас тогда доложила мне, что священник попросил провести его в сад, чтобы он мог помолиться под моими окнами. На другой день я уже не могла прогнать его прочь, ибо в Шропшире поползли бы слухи относительно отсутствия моего христианского рвения. Увидев меня в постели, бледную, иронично улыбающуюся, Джозеф произнес: «Мы никогда не знаем, кто постучит в нашу дверь. Важно в этот момент открыть ее».

Сейчас Джозеф Шустер тоже был со мной. Мы сидели в саду, на покрывале.

— Что вы будете делать, леди Блайт? — тактично спросил он, не поднимая глаз. Его широкополая черная шляпа отбрасывала тень на лицо, делая черты лица немного мрачными.

— Я не знаю.

— Но вы должны знать.

— Я не хочу портить мистеру Остину жизнь, святой отец. У меня нет на это права.

— Но у вас есть право говорить правду и святая обязанность не лгать.

Я улыбнулась, щурясь на солнце и сжимая в руке яблоко. Корзина с фруктами, которыми меня снабжала Шерри, заставляя есть, стояла нетронутой в сторонке. Единственное яблоко, которым я игралась, перекатывая по покрывалу, тоже не вызывало аппетита.

— Если я скажу мистеру Остину, что у него будет ребенок, его жизнь рухнет. Он молод, богат. Он собирается жениться. Разве я могу все это разрушить из-за мимолетной связи, из-за ошибки, которую он совершил?

— А разве вы можете скрыть от него эту правду? Утаить, что носите под сердцем его дитя?

— Дитя, зачатое во грехе, святой отец…

— Дитя, которое не виновато в этом.

Джозеф Шустер умел убеждать. Я задумчиво глядела в его лицо, в глаза, которые смотрели на ветви шиповника.

— И вы собираетесь покинуть Шропшир?

— Конечно, — я оттолкнула яблоко, с трудом перевела дыхание и продолжила: — Но и в Лондон не вернусь. Объяснить там увеличившиеся размеры моей талии будет затруднительно.

— А ваш муж?

— Вы задаете вопросы, на которые я не могу ответить даже себе. Впервые, я не знаю, чего ожидать от будущего. Я была бездетна, и до сих пор мне трудно свыкнуться с мыслью, что я, — как произнести это? — что я беременна.

— Вы собираетесь скрыть это от него тоже?

— Нет, — усмехнулась, — Энтони все узнает, и Беккет тоже. Это не те люди, от которых я могу что-то скрыть.

— Ваша матушка?

— Надеюсь, что это ее не коснется. Лучше бы ей ничего не знать.

— У вас израненная душа, которая жаждет покоя, — произнес он, поднимая добрые ласковые глаза, — но холодное и отважное сердце. Вы должны научить его верить людям.

Я долго смотрела на него, пытаясь справиться с дрожащими губами и осипшим голосом. Наконец сказала:

— Я бы так этого хотела, святой отец.

Он неодобрительно покачал головой.

Я вдруг заметила приближающуюся к нам Шерри, которая даже издалека выглядела рассерженной. Я не стала обедать, и Китти уже рассказала об этом в красках, иначе бы зачем моей подруге прерывать нас.

— Леди Блайт, вы должны немедленно поесть! — закричала она, не успев даже подойти к нам. — Святой отец, заставьте ее поесть. Она уморит себя голодом.

— Если только святой отец пообедает вместе с нами, — я тайком вытерла набежавшие слезы и поднялась навстречу миссис Эванс.

Она укорительно покачала головой.

— Конечно, пообедает.

— Правда, я должен уезжать, — неловко улыбаясь, заговорил он. — Но мы увидимся завтра. Леди Блайт обещала прийти на утреннюю мессу.

— Как добрая христианка, — поддержала его, подталкивая удивленную Шерри к дому.

— Но вы, действительно, не можете остаться? — спросила она Джозефа, и тот отрицательно покачал головой.

Проводив его, мы с Шерри уселись в столовой.

— Вам нужно набираться сил, — бурчала она, указывая миссис Мас, чтобы моя тарелка не пустовала.

— Я прекрасно себя чувствую.

— Вот и хорошо, — она облокотилась на стол, глядя, как я ем. То и дело покусывая губы и ерзая, она меня здорово забавляла.

— Шерри, если ты хочешь спросить о причине моей болезни, то спрашивай, — усмехнулась. Ее лицо вытянулось, она начала говорить, что ничего не собиралась спрашивать и не хочет ни о чем, а вернее, ни о ком напоминать. — Шерри, глупышка моя, ты все это время избегала разговоров о мистере Остине, о его помолвке и о мисс Мери. Ты настоящая умница. Но ведь я не просила оберегать меня. Я справлюсь.

— О, — она стиснула кулаки и вдруг разрыдалась, — вы такая сильная… вы… я так переживала… как он мог поступить так с вами…

— Миссис Эванс, прекратите немедленно истерику. Я не умерла и пока не собираюсь. Запрещаю вам лить обо мне слезы.

Она унялась, глядя на меня глазами полными заботы.

— А теперь расскажи, когда будет свадьба?

— Дату они еще не назначили. Но миссис Бейли уже извлекла свое старое свадебное плате, которое отдали перешивать Линси…

Я оставила ее в покое, видя, что ее истерика набирает обороты.

— Шерри, ты должна ехать домой, — улыбнулась ей, — ты была здесь все пять дней. Ты устала. Завтра бал. Я хочу видеть, как ты блистаешь, а не ходишь за мной с тарелкой супа.

— Анна…

— Никаких возражений! Завтра я заеду за тобой, и мы вместе отправимся на бал, как настоящие леди. Понятно?

— Да, — она не разделяла моего восторга, глядя на меня с нечеловеческой жалостью, и это было невыносимо.

Оставшись одна, я забралась на подоконник, взяла любимый роман, и уставилась в окно. Прекрасный ветреный день. Помню, я так же сидела на подоконнике в Фейроуз-парке в Хартфордшире с журналом в руках в день похорон моего отца, прячась от гувернантки и нянек, не чувствуя ничего. Ни боли утраты, ни горя, ни осознания, что все изменилось. Просто пустота. Я тогда рассматривала картинки, слыша плач моей матери и шепот слуг. Я хотела быть далеко: то на песчаном острове, то в лесах Амазонии. Просто быть не там. Но тогда мне было шесть лет, а сейчас тридцать. Ничего, черт побери, не изменилось.

Завтра я должна быть на балу. Нужно ли мне это? Я знаю, что Джеймс получит лицензию на брак, вероятно, самую дорогую, и, не затягивая, обвенчается с Мери не позже, чем через два месяца. Я знаю, что он должен быть счастлив. Он сумеет подчинить сердце разуму, а Мери без оглядки его полюбит.

Притронулась к лицу, понимая, что вновь плачу и чувствую, что в груди бьет набатом. Сколько же мне потребовалось, чтобы найти его — мужчину, которого я смогла полюбить?

— Леди Блайт? — Китти распахнула занавеску, забралась вдруг на подоконник и привлекла меня к себе. Она единственная знала истинную причину моей болезни, так как разговор с врачом, посетившем меня после обморока, состоялся при ней.

Я услышала рыдания — нет, это плакала не Китти, а ваша покорная слуга — леди Анна Верджиния Блайт, черт бы ее побрал. Плакала так, что дверь в комнату приоткрылась и просунулось изумленное лицо миссис Мас, которая, внемля жесту моей горничной, тут же скрылась.

— У меня есть родственники в Хэмпшире, леди Блайт, — прошептала мне на ухо Китти, — добрые и немногословные люди… У них замечательный дом и четверо ребятишек… Там можно выносить и родить здорового малыша. Дай бог, леди Блайт…

Я крепче прижала ее к себе. Даже моя хладнокровная и прагматичная горничная, из которой не выдавишь ни одной эмоции, дрожит и всхлипывает. Что же случилось со всеми нами в Шропшире?

Утренняя месса придала мне сил. Знать бы еще, чем обернется выходка с бедняжкой Лив, когда она появится в шедевральном выкидыше моей нездоровой фантазии. Как практичная и добрая христианка, я поспешила попросить у Господа прошения и за это. Что ж, теперь моя совесть почти чиста.