— И… тебе нравится, как ты сейчас живешь?

— Почему нет? Можно сказать, я добился того, к чему стремился.

Мне показалось, что он имеет ввиду не совсем то, с чего мы начали. Какая-то недоговоренность была в его словах, но к этому мне было не привыкать. В конце концов, это была его жизнь.

— Ты не боишься одиночества?

— Почему же, боюсь. Но иногда оно бывает просто необходимо.

Я не могла не согласиться, несмотря на то, что мы имели ввиду разные вещи.

Пешие прогулки по Парижу помогли мне узнать, что он, оказывается, довольно неплохо разбирается в искусстве и знает историю, во всяком случае, отнюдь не невежда. Эстет, умеющий во всем видеть красоту и мимолетность времени, — он очаровывал навсегда!

После нескольких его замечаний о Дю Тампль, я удивленно спросила:

— Откуда ты это все знаешь?

Жермен лукаво улыбнулся.

— Ну, не все, конечно. Образования у меня нет, но память хорошая.

Свобода опьяняла. Была для меня неизъяснимая прелесть в том, что бы обходится без уверений в любви до гроба и фальшивых обещаний, которые все равно никто никогда не выполняет. Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не хотела задумываться о будущем.

Святая уверенность, что все решится само собой.

Жермен, его спокойная нежность, стали моим лекарством. Впервые в жизни, я поняла, что значит быть женщиной, быть желанной.

Я почувствовала, что значит быть необходимой. Я была нужна ему не меньше.

Единственным, что тревожило меня, была болезнь Жермена. Не трудно догадаться, что именно она стала главной причиной резкой перемены в жизни. Частое недомогание, приступы головокружения и беспричинной слабости не проходили, не смотря на лекарства. Я не смела расспрашивать его, ограничиваясь обычными вежливыми вопросами.

Неизбежно, когда двое людей на столько близки, проводят вместе так много времени, — все труднее становиться представить себя по отдельности, допустить мысль о расставании. Я не совсем себя понимала, но незыблемая уверенность Жермена в том, что наша связь не может быть постоянной, меня уже раздражала и дразнила. Мне хотелось считать, что я не просто очередная любовница, и он подтверждал это каждым движением ресниц. Я видела, Жермен желает разрыва не более моего, но почему-то ждет его. К тому же, он продолжал отгораживать от меня некоторые стороны своей жизни.

— Почему ты никогда не берешь меня с собой? — поинтересовалась я, когда он вернулся после одной из своих отлучек.

— Зачем? — Жермен пожал плечами, — ты никогда не спрашивала. Тебе будет не интересно.

— Откуда ты знаешь? Ты тоже никогда не спрашивал.

Жермен рассмеялся.

— Делиз, ты говоришь, как ревнивая жена!

— Что плохого в том, что я хочу всегда быть с тобой? — обиделась я.

— Всегда — всегда? Так долго? — он по обыкновению шутил.

Правда веселость выглядела несколько наигранной.

— Всегда, — это была провокация, — И в горе и в радости…

Жермен прервал меня легким касанием руки. Мы стояли вплотную, и я ощущала его дыхание.

— Ты говоришь серьезно? — Жермен смотрел на меня со странной усмешкой, — Представь, не день, не месяц и даже не год — всю жизнь… Ты бы этого хотела?

— Пока не знаю, — я не могла понять, что именно он хочет услышать в ответ, — но не понимаю, почему ты воспринимаешь это как трагедию! Это так страшно — провести со мной всю жизнь?

— Дело не в тебе. Мы просто слишком разные люди.

— Слишком разные, но раньше мы прекрасно понимали друг друга!

Жермен молчал и отводил взгляд. Он как будто отстранился от меня. Я не могла понять почему, но знала его достаточно хорошо, что бы не заметить то, что он пытался скрыть.

— Тебе как будто нравится делать себе больно. Ты не веришь мне? Что ты для меня не просто прихоть?

— Делиз, нет, — я загнала его в угол, — Скорее себе.

— Отлично. Значит ли это, что я для тебя просто очередная любовница? Мне почему-то казалось иначе. Или это не так?!

— Делиз, разумеется, ты значишь для меня гораздо больше, несравненно больше, но тебе лучше не спрашивать объяснений дальше, я просто тебе не отвечу!

Спорить было бессмысленно. Жермен решительно поднялся, собираясь уйти.

— Ненавижу, когда ты так делаешь.

— Как? — он все-таки обернулся.

— Поворачиваешься ко мне спиной.

— Делиз, не обижайся, но я не хочу это обсуждать, — Жермен, конечно извинился, но тон по-прежнему был не преклонен.

Кажется, я поняла, в чем дело, и решила проверить.

— Хорошо. Знаешь, — между делом продолжила я, — твое досье…

— Да?

Его голос вдруг стал ка?ким-то выцветшим…

— Не бойся! Я не стала его открывать, — я не собиралась его мучить, — не думаю, что я была бы сильно потрясена. Мне кажется, ты не способен на низость.

Жермен улыбался, черт побери, — закусив губу, и не мог остановить взгляд на чем-нибудь одном. Справился он с собой довольно быстро.

— Ты слишком хорошо обо мне думаешь! Я не идеал, не совершенство, просто человек. Далеко не самый безупречный…

— Я тоже! Но я вывернулась перед тобой наизнанку. Нет ничего, чего бы ты не знал обо мне! А ты по-прежнему темная лошадка!

— И что же ты хочешь узнать обо мне?

— Все.

— Это не интересно!

— Жермен, для жиголо у тебя слишком много комплексов!

— Если бы у меня их не было, мы бы вряд ли были бы вместе!

Я была вынуждена согласиться с этим. Меня действительно привлекала в нем именно непоколебимая ясность мысли, необъяснимая чистота сердца. Ирония судьбы — последний рыцарь Грааля обслуживает богатеньких баб!

— Я не буду больше на тебя нападать. Но… ты мне дорог… и мне невыносимо думать, что ты не доверяешь мне… и… что однажды мы разойдемся в разные стороны.

Жермен уже обнимал меня, шепча:

— Делиз, у меня нет никого дороже тебя… что я говорю… у меня вообще нет никого кроме тебя! Что бы не случилось, это останется так!

Он не шутил больше. Не обещал. Но одна эта фраза стоила больше, чем самые пылкие признания.

И я смирилась со всеми его странностями и недомолвками, как раньше смирилась с его репутацией.

Разве не высшая ценность в том, что бы принимать человека таким, каким он есть?

Утро. Раннее-раннее, только птички поют. Этакая благодать. Я сидела в ванной комнате и остервенело комкала платочек.

Плюс — минус. Минус — плюс. Ну и что теперь делать? Как глупо, как безнадежно и безответственно глупо! Попасться, как пансионерка католической школы!

В принципе, ничего необычного не случилось, ведь мой организм никогда не напоминал часы, а в последнее-то время, благодаря расшатанным нервам, и вовсе выкидывал коленца. В общем, мой врач, говорил, что так бывает. Поэтому забеспокоилась я только тогда, когда пошла четвертая неделя задержки.

И вот результат. Что теперь делать?!

Мало по малу мне удалось выровнять пульс, в звенящую пустотой голову проникла мыслишка, что я сижу здесь уже довольно долго. Я вернулась в постель.

— Делиз? Что-то случилось? — Жермен поднял голову от подушки, сегодня он был у меня.

Его манера просыпаться внезапно и сразу сейчас заставила меня вздрогнуть.

— Нет, ничего. Спи, еще рано.

Дальнейшие несколько дней стали серьезным испытанием. Как скрыть очевидное от всегда чуткого к малейшим переменам Жермена?

— Делиз, с тобой все в порядке? — он смотрел на меня чересчур пристально.

— Да. А что?

— Ничего, — ответ получился не менее натянутым, — Ты ничего не хочешь рассказать?

— Нет.

В горле застрял кусок льда, но я умудрилась сказать это совершенно небрежно. Прежде, чем вываливать на него эту новость, надо было разобраться самой.

Жермен не стал настаивать, у него кружилась голова, и ломило виски.

Через неделю он уехал. Я сидела одна и обгрызала ногти, как в ранней тревожной юности. Я не знала, хочу ли я сама этого. Но главное, я прекрасно помнила, насколько серьезно Жермен относится к детям, и могла представить себе его реакцию на подобное известие. Точнее совсем не могла, только знала, что он вряд ли будет в восторге.