Путешествие в прошлое

Истоки рода людского

Хотя повстречавшийся еще три дня назад величественный старец в ярко-зеленом тюрбане и предостерегал нас с высоты верблюжьей спины ни в коем случае не приближаться к Омо, выполнить его совет никак не удавалось. Держаться подальше от коварной реки, вернее ее заболоченной долины, изобилующей старицами и зыбучими песчаными останцами-перекатами, мешали завалы камней, скатившихся с протянувшихся слева от нас руинных холмов. Белый дромадер кочевника, без труда перешагивавший через эти камни, еще долго маячил светлой точкой среди нагромождений черных глыб, как бы указывая нам верный путь. Однако ближе к вечеру он скрылся, словно давая понять, что, хотя наш вездеход и называется «земным бродягой»[1], за «кораблем пустыни» ему не угнаться.

Да и куда там! Не в первый раз я попадаю в эти суровые, иссушенные солнцем места на стыке границ Эфиопии и Кении, и каждый раз повторяется одно и то же. Обозначенные на карте караванные тропы оказываются занесенными песками, русла сухих рек, некогда доступные для езды на «Лендровере», завалены камнями или невесть откуда взявшимися деревьями, селения обитающих в здешних пустынях кочевников-кушитов покинуты.

На этот раз безлюдье особенно пугало. Несколько засух, неслыханных по своей жестокости и продолжительности даже в Африке, полностью изменили демографическую ситуацию во многих районах континента. Миллионы людей погибли. Десятки миллионов снялись с обжитых мест и откочевали поближе к городам или на горные, более плодородные и увлажненные земли. Сотни тысяч эфиопов в последующие годы были переселены властями в не затронутые засухой «целинные» районы. Теперь о страшном лихолетье здесь напоминают лишь обезлюдевшие стойбища да выбеленные солнцем скелеты коров и коз, то там, то сям бросающиеся в глаза среди безжизненных туфов.

Что остается делать путешественнику, рискнувшему проникнуть в край, где нечего надеяться на помощь? Верить в удачу, в счастливый случай — это само собой. Но в первую очередь полагаться на выносливость «земного бродяги» и на то «вечное» и «неизменное», что хранит информация географической карты даже столь изменчивой в своем облике местности, как та, по которой мы пробираемся.

Вместе с Питером — шофером, переводчиком, гидом и моим неизменным спутником в журналистских сафари — мы обсуждаем, что нам сулит один из трехсот листов топографической карты Восточной Африки, которой так гордятся ее английские создатели. Лист называется «Стефания» — по имени изображенного в самом его центре усыхающего, заболоченного водоема в Южной Эфиопии.

В крайнем нижнем левом углу листа синеет северо-восточная часть великого африканского озера Рудольф, или, как его теперь называют кенийцы, Туркана. Прорезая весь лист карты петляющей голубой лентой, окруженной узкой полосой зеленых лесов и голубых маршей, в озеро сквозь желтые пески несет свои воды река Омо. Это уникальная, единственная, никогда не пересыхающая крупная река, текущая по дну Великих африканских разломов. Туда, где, дробясь на многочисленные протоки, река впадает в великое озеро, к дельте Омо, мы и хотим пробраться.

— Итак, нам надо выехать к реке, а старик на верблюде предостерегал, что мы завязнем в окружающих ее топях, — подытожил ситуацию Питер. — Что же будем делать?

— Стоять и ждать бесполезно: изжаримся, — размышляю я вслух. — Поэтому, пока камни нас не остановят, надо ехать на юг. Рано или поздно, поближе к озеру, должны появиться люди. Найдем верблюдов и на них доберемся до реки.

— Или на вертолете, — оторвавшись от карты, вдруг говорит Питер, указывая в слепящее небо. — Раскрашен под зебру. Значит, частный, не военный.

Винтокрылая птица пролетела вдали, потерявшись в лучах заходившего где-то за Омо солнца. А мы вновь принялись за изучение карты.

— Значит, так, бвана[2], — после некоторого раздумья проговорил Питер. — Если тут ничего не напутано, то между приречными топями, которыми нас пугал старец, и непроезжими участками, помеченными на карте «Broken lands» (искореженные земли), есть узкая полоска. Видишь — написано: «Open bush» — «открытый кустарник». Скорее всего, это равнина. В сезон дождей мы бы там увязли, а в такую сушь проедем, как обычно.

«Как обычно» в таких местах означает тридцать— сорок километров в день и двадцать — двадцать пять остановок. Их заставляют делать острые камни, раскаленный песок и торчащие из него длинные зловредные колючки акаций, неумолимо дырявящие камеры автомобиля. В результате каждый раз приходится укладываться на раскаленную землю, отбиваясь от каких-то кусачих тварей, с виду напоминающих сороконожек, высвобождать колесо от нафаршированного камнями песка, поднимать машину, латать, чинить резину.

Хорошо еще, что наученные горьким опытом прежних путешествий, мы обвешали снаружи всю кабину «Лендровера» брезентовыми мешками с водой. Достать ее здесь — безнадежное дело. Когда местным кочевникам становится совсем невмоготу, они перерезают вену старому верблюду и утоляют жажду кровью. Но меня такое питье не привлекает.

Каждая ночь проходит как в кошмаре. Стоит нам с заходом солнца остановиться и, разведя газовые горелки, начать подогревать консервы, как на запах пищи из-за окрестных камней вылезают полосатые гиены. Несколько минут они сидят, присматриваясь к нам, а затем, словно по команде, начинают приближаться, смыкая кольцо вокруг «Лендровера». Чем аппетитнее пахнет еда, тем больше собирается гиен. Нанюхавшись ароматов, они вскоре принимаются выть так громко и омерзительно, что порою я был готов отдать им все запасы, лишь бы не слышать ночной какофонии.

Гиен можно было понять. За годы засухи, когда все вокруг было усеяно трупами не только домашних, но и диких животных, природа устроила этим падальщикам затянувшийся на несколько страшных для всех других лет лукуллов пир. От обилия пищи гиены не только пристрастились к обжорству, но и невиданно размножились. Но затем погибать в округе стало некому, падаль исчезла, после первых дождей люди и звери не успели еще вернуться в свои места, и для гиен наступили тяжелые времена.

Наглость этих животных возросла до опасного предела. Стоило положить на соседний камень что-нибудь съестное, как в одно мгновение с полдюжины гиен бросались к нему и устраивали дикую свару. Нередко они выхватывали пищу прямо из наших рук, проявляя прямо-таки обезьянью ловкость. Эксперимента ради я как-то едва проткнул банку с мясными консервами и бросил трем самкам, оказавшимся неподалеку вместе со своими детенышами. Не прошло и минуты, как мощные челюсти одной из гиен, одновременно успевавшей отбиваться от двух других, справились с металлом. Лишь струйка крови капала с клыков: металл все-таки поранил ее.