Вместе с парламентариями ездил тогда и я. Сидя на траве, раскрашенные юноши снисходительно слушали столичных гостей, поигрывая своими копьями. Но когда, закончив речь, обливающийся потом оратор спрашивал моранов о главном: «Будете жить оседло, мирно, не делая набегов на соседей?» — мораны дружно кричали: «Нет, нет, нет!» — «Будете обрабатывать землю и строить дороги?» — взывал парламентарий. «Ни за что!» — с хохотом отвечали красные юноши. «Что же вы будете делать?» — вопрошал в микрофон оратор. «Оставаться моранами!!!» — дружно скандировали они и поднимали в воздух свои копья, делая вид, будто сейчас запустят их в говорящего.

Когда собрание кончилось, отряды моранов направились в соседнюю деревню земледельцев и отбили у них три сотни коров…

Когда я попросил порекомендовать мне хорошего проводника по землям самбуру, мне назвали имя Лангичоре. Это был подвижный старец, поджарый и морщинистый. Вскоре я проникся к нему большим уважением, поскольку убедился, что Лангичоре знает в округе каждый камень. Старик принадлежал к племени ндороба, живущему несколько южнее. Но это не мешало ему пользоваться среди самбуру необыкновенным авторитетом.

Питер, мой шофер, наслушавшись, о чем говорит Лангичоре со встречавшимися нам в пути самбуру, объяснил мне тому причину. Старец был влиятельным в этих местах мганга — знахарем, вызывателем дождя и «посредником» при общении с духами. Когда я как-то спросил старика о его «профессии», он и сам не отрицал, что занимается врачеванием и «потусторонними» делами.

Почти каждое утро, как только стихал ветер сирата сабук, мы покидали Лоиенгалани и принимались колесить по вулканическим полям.

Вблизи гор Кулал, единственного лесного оазиса этих мест, часто попадались одиночные скалы. Лангичоре посоветовал мне залезть на одну из них. Оказавшись наверху, я был поражен увиденным. Вершина скалы и крупные камни, рассыпанные вокруг, были покрыты какими-то непонятными значками: рядами кружков, стрелками, расходящимися в разные стороны линиями. Я залез на другую скалу: там были такие же геометрические рисунки, а рядом — что-то вроде изображений людей и животных. Рядом валялась галька розового кварца. Она явно была занесена сюда древними художниками, поскольку нигде больше вокруг такой гальки не было.

За два дня я облазил четырнадцать скал и на восьми из них обнаружил непонятные значки. Такие же рисунки украшали скалу Порр, возвышающуюся среди вод Бассо-Нарок. Полная изоляция этой скалы от внешнего мира и великолепная панорама, открывающаяся с вершины, по-видимому, послужили поводом для ее обожествления.

Но рисунки? Принадлежат ли они местным племенам или были нанесены еще до того, как те здесь поселились, и относятся к тому времени, когда мимо озера Рудольф катились волны номадов? Может быть, они ключ к пониманию ранней истории Африки? Почти все значки на обследованных мной скалах были нанесены так, что рисовавший их художник обязательно должен был смотреть на север, туда, откуда пришла большая часть заселивших Кению нилотских племен.

Мегалиты на северном берегу озера Рудольф, камни со значками — на южном… Свидетельства далекого прошлого бросаются здесь в глаза даже непрофессионалу. Но ни одна археологическая экспедиция еще не побывала в этом районе. А ученым надо спешить. То, что сохранялось тысячелетиями в условиях первобытного мира, в нашу эпоху исчезнет за несколько лет с появлением дорог, строителей и туристов.

Даже всезнающий Лангичоре не мог объяснить происхождение таинственных знаков. Видя мое изумление, он лишь довольно улыбался и без устали повторял: «Замани сана, замани сана» (очень старые). Единственное, что я мог выведать у него, — так это происхождение названия гор Кулал. С языка маа название этого вулкана переводится как «место встречи старейшин». Именно здесь в былые времена «заседали» лидеры нилотов, принимая решения о войнах и переселениях. Быть может, разрисованные скалы — это места, где собирались старейшины. А может быть, значки и галька имели какое-нибудь символическое значение, «помогали» лидерам принимать решения?

Ныне единственные обитатели гор Кулал — скотоводы-самбуру. Их наименее затронутые современной цивилизацией кланы облюбовали себе горные долины, склоны которых поросли густыми мшистыми лесами. Венчающие гряды гор острые голые скалы нависают над извилистыми тропами, по которым самбуру гоняют свои стада с жарких равнин к вершинам. Присматривающие за стадами мальчишки-олайони в горах предпочитают ходить нагишом и лишь зябким утром набрасывают на себя черную накидку.

Иногда навстречу нашей машине попадались группы юношей в ярких красных тогах с копьями наперевес. Это и были мораны. Нисколько не опасаясь попасть под колеса, они преграждали нам дорогу и властным жестом приказывали остановиться. При первой такой встрече Питер, возмущенный подобным отношением к уважаемому повсюду в Африке автомобилю, попытался не подчиниться их воле. Воины презрительно сплюнули в нашу сторону, пропустив машину. Но, как только мы проехали мимо, копья полетели в наши покрышки.

— Ай-ай, — зачмокал Лангичоре. — Разве можно ослушаться моранов? Они только и норовят впутаться в какую-нибудь драку. Ай-ай… Кто же рвется в драку с моранами?

Старик высунулся из машины, прокричав несколько отрывистых фраз. Очевидно, парни узнали Лангичоре и начали сконфуженно объясняться с ним.

— Можете выходить из машины, — бросил Лангичоре, — со мной они вас не тронут. Но впредь, завидев парней в красных тогах и с сотней косичек на головах, останавливайтесь и старайтесь не ссориться с ними. С моранами шутки плохи.

— Что они могут сделать, если мы в машине? — запальчиво возразил Питер. — У них всего лишь четыре копья, которые даже не смогли проколоть нашу резину.

— Но когда бы мы поехали обратно, мораны собрали бы пару сотен своих сверстников где-нибудь в узком месте среди гор и забросали нас камнями и копьями. Одно из двухсот копий обязательно повредит колесо, а один из двухсот камней разобьет стекло. И тогда уже мораны будут хозяевами положения.

Бродя вдоль троп, мораны искали приключений, чтобы доказать старшим свою воинственность, а девушкам — мужество. Поскольку юноши, не имеющие определенного постоянного занятия, проводят большую часть времени в подобных скитаниях и потому повсюду попадаются на глаза, нередко создается впечатление, что у самбуру только и есть, что воины в красных одеждах. Занимающихся же хозяйством женщин или проводящих все время за разговорами старейшин самбуру не так-то легко увидеть.

Моранам нельзя заниматься физической работой, не связанной с военными упражнениями, или, тем более, помогать по дому женщинам. Даже пища у них особая — молоко, смешанное пополам с кровью домашних животных, или слегка поджаренное мясо. Брать в рот растительную пищу или хмельные напитки им запрещено.

Мораны не живут в родовых стойбищах, а строят себе отдельные коллективные жилища, своеобразные военные лагеря — маньятты. Этот термин произошел от масайского названия одной из разновидностей акации — маньяры, из колючих веток которой мораны делают изгородь вокруг своих лагерей. В отличие от маньятт традиционные поселения нилотов, где в кизяковых эллипсоидной формы хижинах живут старейшины, женщины и дети, называются «енканга».

Посторонних в своих маньяттах мораны не жалуют. Это их цитадель, где они могут делать все, что им вздумается. Лишь по ночам в эти затерявшиеся среди гор или буша военные лагеря к моранам приходят их возлюбленные. Моран не может жениться, но свободная любовь освящена у нилотов племенными законами. Ритуальные лидеры самбуру — старцы ойибуны и их жены йиэйэ-ойибуны — иногда тоже добираются до маньятт, чтобы рассказать молодежи о законах, по которым живет их племя.