Однажды я попросил Лангичоре пойти со мной к скалам, где я надеялся сфотографировать горных даманов. Это очень своеобразные, величиной с кролика животные, однако зоологи считают, что по своему анатомическому строению даманы ближе всего стоят к… слонам. По вечерам и в лунные ночи, выходя на кормежку, даманы забирались на самые вершины скал или на торчащие из расщелин деревья и устраивали там фантастические концерты. Сила голоса у дамана отнюдь не пропорциональна его небольшим размерам. Их резкий протяжный крик, напоминающий воронье карканье, вдруг резко переходит в фальцет и заканчивается визгливым хохотом. Эхо в узких ущельях подхватывало голоса этих зверьков, и казалось, что сами горы, скалы, каждый их камень поют на разные лады.

Днем же даманы дремлют, греясь на солнце. Однако они совсем не такая уж легкая добыча для фотографа, обвешанного телеобъективами. Мы шли медленно, тихо, часто останавливались, и тем не менее даманы всякий раз обнаруживали нас и не желали подпускать ближе чем на сто метров. Стоило кому-нибудь из зверьков приоткрыть глаза и заметить людей, как раздавался пронзительный визг и вся колония разбегалась кто куда. Природа снабдила подошвы даманов особыми железами, выделяющими клейкий секрет. Это липкое вещество позволяет даманам бегать по вертикальным склонам скал и стволам деревьев. Испуганный даман не задумываясь бежит в любом, самом неожиданном направлении, повсюду находя себе укрытие.

Вскоре мы распугали всех даманов вокруг скал, не сделав ни одного толкового снимка.

— Где еще живут даманы? — спросил я Лангичоре.

— Вон под тем утесом, — показал мне старик. — Но попасть туда можно лишь перебравшись через теснину.

Чтобы не ходить зря, я достал сильный бинокль и осмотрел утес. Но ничего живого там не было видно.

— Нет там даманов, — сказал я Лангичоре.

— Кто знает, есть или нет, — спокойно ответил он. — Мои глаза еще никогда не подводили, но даже они не могут разглядеть маленьких зверьков на таком расстоянии. Я хоть и не много понимаю во всех твоих трубах, но знаю: нет трубы зорче, чем глаза хорошего охотника.

Я снова посмотрел в бинокль и снова убедился, что ни на утесе, ни под ним никого нет.

— Нет там даманов, — уверенно повторил я.

— Кто знает, — обиженно ответил старик. — А если нет, зачем же ты снимаешь голые камни?

Старик, оказывается, не понимал, в чем разница между биноклем и фотоаппаратом.

Я вновь посмотрел в бинокль на утес, потом скользнул взглядом вниз, на равнину. Далеко-далеко среди зонтиков зеленых акаций грациозно шествовало стадо жирафов, и среди них я заметил величайшую редкость — жирафу-альбиноса!

— Видел ли ты когда-нибудь белую жирафу, мзее Лангичоре?

— Видел два раза.

— А хочешь посмотреть третий?

— А почему не посмотреть? Но где найдешь ее?

— Я уже нашел белую жирафу. Она пасется сейчас у источника Галлан.

— Ты знаешь, какая дичь пасется сейчас вокруг источника Галлан? — иронически промолвил старик.

— Конечно знаю, — сказал я и навел бинокль на вытоптанную животными площадку у источника. — Шесть ориксов, с десяток зебр стоят неподалеку от водопоя. Здесь же бегают друг за другом восемь страусов. А вот к воде направляется грациозная карликовая антилопа с тремя детенышами…

— С тремя детенышами, — передразнил меня Лангичоре. — А сколько клещей впилось в спину каждого из них? — издевательским тоном спросил он.

— Клещей могут заметить лишь зоркие глаза охотника. Моя труба видит лишь трех маленьких дик-диков. И ты, если хочешь, можешь посмотреть на них.

Не меньше получаса ушло у меня на то, чтобы отфокусировать сильнейший бинокль по глазам не умеющего смотреть в него старика и затем поймать в него кусочек оазиса. Сначала в поле зрения Лангичоре попали зонтики акаций и жирафы. Затем антилопа дик-дик с детенышами и страусы. Старик щелкал языком, восхищенно вскрикивал и даже приплясывал. После каждого па, однако, он терял из виду оазис и злился. Потом Лангичоре начал осматривать окрестные равнины, считать зебр и прикидывать, как далеко, «ох, ох, как далеко-далеко» они от нас находились. Долго не хотел старик расставаться с биноклем. Потом как-то сразу сник, расстроился и заторопился домой. Очевидно, он вспомнил наш разговор и понял, что, споря со мной о возможностях моей «трубы» и своих глаз, выглядел не совсем хорошо.

Ближе к вечеру к Лангичоре вновь пожаловали в гости два величественных старца в желтых тогах. Они начали обсуждать какие-то дела, очевидно связанные с предстоящей церемонией. Потом Лангичоре пришел ко мне и попросил показать бинокль старейшинам. Никаких далеких перспектив с плоского берега озера не было видно, и поэтому я решил поразить высокопоставленных самбуру созерцанием в бинокль… мух. Я навел бинокль на связку рыбы, сушившейся у самой дальней хижины, отрегулировал фокус и дал «трубу» в руки одному из старейшин. Тот сидел как зачарованный, потом начал хохотать и рассказывать, что делают облепившие рыбу мухи, которых без трубы «совсем-совсем не видно». Потом хохотал и чмокал языком другой старейшина.

И тут мне в голову пришла блестящая идея.

— Мзее Лангичоре, ты говорил уважаемым старейшинам, что я прошу разрешения присутствовать на церемонии в Олдоиньо-Ленкийо?

— Да, говорил, но старики и слышать об этом не хотят.

— А почему же?

— Они говорят, что никто из посторонних не должен видеть, как дети самбуру становятся моранами, и тем более брать себе их изображения.

— Но ведь вамзее[12] могли уже убедиться в том, что у меня есть трубы, которые и без того позволят видеть мне все, что происходит в Олдоиньо-Ленкийо, и «забрать с собой» изображения моранов. Ведь моран не муха. К тому же у меня есть еще более сильные трубы, — и я кивнул в сторону огромного телеобъектива, — которые помогут мне увидеть эмурата татенье.

Пока Лангичоре, путаясь от волнения, переводил мои слова, а старейшины по мере перевода что-то оживленно обсуждали, я судорожно разрабатывал дальнейшую стратегию.

— Я прошу вашего разрешения присутствовать в Олдоиньо-Ленкийо не потому, что боюсь не увидеть, что там будет происходить. Я все равно все увижу, — перебил я наконец стариков. — Дело в том, что мне просто удобнее сидеть рядом с вами и смотреть на вас своими глазами, чем, пристроившись, подобно даману на скале, наблюдать за вами в эти трубы. К тому же я хотел подарить отцам новых моранов два ящика пива. Но если они не оказывают мне гостеприимства, разве могу я делать им подарки? — спокойно произнес я и скрылся в бунгало.

Больше часа говорили старики. По тону их разговора я чувствовал, что Лангичоре определенно занимает мою сторону: он отлично понимал, что я хорошо отблагодарю его за помощь. Старейшины, которые по традиции должны были угощать отцов новоиспеченных моранов пивом из своих собственных запасов, также были заинтересованы в моем подарке. Однако опасение, что мораны будут недовольны моим появлением на церемонии, явно останавливало их сказать «да».

Наконец спор стих, и величественная фигура в желтой тоге выросла у входа в мое бунгало.

— Мы решили, что глупо запрещать идти к нам человеку, имеющему такие зоркие трубы. Все равно ты сможешь увидеть, что делается в Олдоиньо-Ленкийо, и без нашего разрешения. Поэтому мы не против, чтобы ты был среди нас в день праздника. Но наше решение — это еще не голос моранов. Если они скажут «нет», тебе придется уйти.

— Но можете ли вы заверить меня, что если мораны не захотят видеть меня, то они сначала скажут «нет», а потом уже поднимут копья? — спросил я.

— Мораны сначала скажут «нет», — уверенно ответил старец. — Только тогда уж не задерживайся.

Старики скрылись в темноте, и почти тут же даманы начали свой ночной концерт. И тогда мне вдруг пришла в голову мысль, что, не будь даманов, мне, быть может, и не удалось бы посмотреть, как нилотские парни делаются моранами.