Глава 20

В ту ночь Эльвину поместили в изолятор. Рано утром больницу пришла её мать, видно, беду сердце материнское почувствовало. Узнав о том, что врачи отказались оперировать дочь, она упала в обморок. Немало терпения и такта потребовалось Василию Фёдоровичу, чтобы привести в чувство бедную женщину и убедить в том, что девушку надо везти в московскую клинику, где есть всё необходимое для того, чтобы спасти её. Когда мать немного успокоилась, ей разрешили пойти в палату и побыть с дочерью. Я стоял у двери изолятора и терпеливо ждал, когда она выйдет от неё. Врачи видели меня, но не делали замечаний: всё понимали. Мать долго находилась в палате, и наконец, вышла с заплаканным лицом.

- Всё будет хорошо, доченька, - сказала она, закрывая дверь.

Бледная, с горящими от волнения глазами, Эльвина лежала на кровати с разметавшимися по подушке влажными прядями. Увидев меня, она улыбнулась и торопливо стала подбирать и приглаживать пышные свои волосы. Личико её оживилось, и лёгкий румянец проступил сквозь прозрачную кожу.

Я наклонился над ней, не в силах произнести ни слова.

- Я знала, что ты придёшь, - прошептала она, - я звала тебя ночью.

Меня будто током ударило.

- Значит тогда мне вовсе не почудилось. Я действительно слышал её голос. Она звала меня на помощь.

Эльвина смотрела на меня огромными своими глазами, в которых было столько теплоты и нежности, что я чуть не расплакался.

- Что с тобой, Русалочка, - выдавил я из себя охрипшим голосом.

- Притворяюсь, - проговорила она еле слышно и закашлялась, доставая из-под подушки окровавленный платок, чтобы закрыть рот.

Я поднялся к столу, чтобы подать стакан воды и избавить её от смущения.

- Нехорошо, нехорошо притворяться, - ласково пожурил я девушку, - люди о ней беспокоятся, а она…

Эльвина отодвинулась на кровати, уступая мне место рядом. Потом приподнялась на локтях и зашептала задыхаясь:

- Ты хороший, Алёша… ты такой хороший… я…я…

Она хотела сказать ещё что-то важное, но снова закашлялась. Я прислонил её горячую руку к своим губам и почувствовал, как пульсирует в ней беспокойная жилка.

И снова, как ночью, появилась перед глазами беспомощная белая птица, которая не могла взлететь, и всё поплыло перед глазами. Я с силой прижал девушку к себе, будто кто-то хотел вырвать её из моих рук, и зашептал горячо и страстно:

- Я люблю тебя… слышишь, Русалочка, птичка ты моя певчая?

И почувствовал как горячие руки обвиваются вокруг моей шеи и притягивают к себе.

- Я тоже, - жаркий шёпот у самого уха, и я уже не властен над собой.

Она любит меня, и нет большего счастья на свете.

Сердце её учащённо и гулко забилось, и я, осторожно раздвинув сорочку, нежно поцеловал то место, где оно так сильно трепетало. Девушка доверчиво прижалась ко мне в своей лёгкой рубашонке, и я стал жадно целовать её всю, горячую и желанную, млея от её ответных ласк. Мы любили и старались тогда отдать друг другу всё тепло, на какое были только способны.

Понимали и чувствовали, что расстаёмся и, быть может, навсегда. Вместе с жаркой любовью была горечь предстоящей разлуки, которая огнём жгла душу. Я пытался утешить любимую, подыскивая нежные для неё слова, но она закрывала мне рот ладошкой и целовала в губы.

Знала, что нет таких слов, которые хоть немного могли бы заглушить эту боль. Неудержимым потоком из глаз её лились слёзы, а я, плача, осушал их горячими своими губами.

- Любимая, единственная моя, - шептал я, как молитву, - мы скоро увидимся с тобой, только верь в это, Русалочка.

Говорил, пытаясь убедить в этом не только её, но и себя самого.

Мы не заметили, как наступил вечер, и очнулись, когда раздался стук в палату. Постучал Василий Фёдорович и некоторое время постоял за дверью, давая нам возможность прийти в себя. До чего же тактичный человек! Я до сих пор вспоминаю о нём с благодарностью.

- Не уходи, - отчаянно закричала Эльвина, не отпуская меня от себя.

- Ты будешь жить! – воскликнул я, освобождаясь от её объятий.

У самой двери я остановился и прокричал срывающимся голосом:

- Я найду тебя, моя любовь!

Василий Фёдорович приобнял меня за плечи и закрыл за мной дверь.