Крис Картер

Химеры — навсегда! Файл №314

Университет Джорджа Вашингтона

Программа повышения квалификации

Вашингтон, Округ Колумбия

Жизнь коротка — искусство вечно.

Иначе говоря, ars longa — vita brevis. Это no-латыни. По той самой, на которой еще древние римляне изъяснялись.

Неопровержимое доказательство справедливости постулата насчет короткой жизни и вечного искусства — как проверенного временем. Ибо древние римляне жили очень давно, в древности они жили. Но и тогда знали: век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, надобно увековечиться — в мраморах, в мозаиках, во фресках. А то ведь все в землю ляжем, всё прахом будет — и потомки растеряются в догадках: как, собственно, выглядели пращуры?

А хорошо они, пращуры, выглядели— судя по сохранившимся мраморам, мозаикам, фрескам. Иди и смотри — в первый попавшийся музей, где есть зал антики. В греческом зале, в греческом зале — сплошь благородство черт и пропорциональность фигур. Отбитые носы, уши, руки, гениталии — право, частности. Недостающие члены домысливаются ценителями прекрасного в соответствии с целым, у которого (у целого) и частности на должном уровне… были. И никто из ценителей прекрасного даже мысли не допускает, что живая плоть, послужившая моделью для мраморов-мозаик-фресок, при жизни страдала инвалидностью, так и позировала. Впрочем… кто знает, кто знает.

Но у модели в аудитории Университета Джорджа Вашингтона пока, тьфу-тьфу-тьфу, всё на месте, в целости и сохранности. Не инвалид. Роскошный экземпляр мужского пола. Покатые плечи, выпуклая грудная клетка, брюшной пресс «шоколадкой», ниспадающие кольца волос. И физиономией не обижен — смазливый юноша. Эдакий Адонис, если уж древних греко-римлян снова поминать всуе. Смазливый, отлично сложенный, обнаженный — мечта гея-пассив… или гея-актив? Кто их, вертлявых, нетрадиционно ориентированных разберет! А модель данная — не гей, нет. Хотя бы потому, что не вертлявая. Специфика работы такова, что вертлявые по определению для нее не годятся. Сиди сиднем в заданной позе битый академический час и шелохнуться не моги. Ой, все в порядке? Столько времени! И это еще не предел… Потом десятиминутный перерыв-отдых, и — еще академический час неподвижности. Нет, не гей. Разве что эксгибиционист? Это ж кем еще надо быть, чтобы выставиться в голом виде и терпеливо ждать, когда тебя запечатлеют!

Или тут вопрос материальной заинтересованности. Модели для позирования бешеных денег требуют за сеанс и, что интересно, получают их. Вредная работа потому что. В студиях-аудиториях сколько ни закрывай форточки, сколько ни конопать щели, а сквозняки гуляют — а ты голый. А то и, например, вдруг откуда-то летит маленький комарик — а ты голый. А то и… да просто перепад температур! Обогреватель-рефлектор, конечно, имеется, но почему-то всегда один. И всегда забавно наблюдать за меняющейся цветовой гаммой кожных покровов натурщика. Рефлектор-то с одного бока. И бок тот ощутимо краснеет до насыщенной багровости. А другой бок непроизвольно мерзнет и становится фиолетовым в прожилочку. Художникам, повышающим квалификацию по дисциплине «живопись», то есть орудующих кистью и красками, — раздолье. Художникам, повышающим квалификацию по дисциплине «рисунок», то есть орудующих угольным карандашом, сепией, сангиной в чернобелых цветах — конечно, не такое раздолье, но наблюдать все равно интересно.

А здесь и сейчас — как раз «рисунок». Дюжина сосредоточенных парней вполне богемной наружности за этюдниками. Шаркающий шорох — угольным карандашом, сепией, сангиной по бумаге. В остальном — тишина. Непременный атрибут творческого процесса.

У нас получается? Получается! Опять художники дурачатся?

Не дурачатся, а творят! Квалификацию повышают. И — получается. У всех по разному (сколько творцов, столько манер, не так ли?), но «современный Адонис» таки все явственней и явственней прорисовывается на планшетах у каждого. У каждого, кроме…

Кроме одного. Он, этот один… м-м… сказать бы — лицо кавказской национальности, но граждане страны Бога и моей не поймут. Вернее, поймут, но неправильно. Граждане страны Бога и моей, то бишь Америки, повадились официально именовать человека белой расы кавказцем. Откуда у них там в Америке Кавказ и производные от него кавказцы — неведомо. И какой же человек белой расы кавказец?! В загадочной России, наоборот, всякого кавказца зовут черным. Впрочем, в стране Бога и моей своих черных тьма. В смысле, негров. А по сравнению с типичным американским негром типичный российский кавказец действительно лилей — но белый. Все познается в сравнении.

Но! Худющее лицо кавказской национальности среди богемы в аудитории Университета Джорджа Вашингтона и впрямь лицо кавказской национальности — не в американском, а в российском понимании. Крючковатый нос, щеки — синева небритос-ти, глаза навыкате. Главное даже не это, не внешность — поведение. Темперамент. Легендарный восточный. Когда любой мелкий раздражитель способен мгновенно вывести из себя, и — казалось бы, немотивированный взрыв эмоций, дрожь-трясучка от нахлынувшего адреналина.

А у худющего — явная, очевидная дрожь-трясучка от нахлынувшего адреналина. Взрыв? Пока нет. Эмоции он пытается сдержать, но усилиями нечеловеческими — взбухшая жила на залысом лбу, налившиеся кровью белки глаз, ходящая ходуном челюсть, прыгающий кадык. Вот как бы выдернули чеку из гранаты, дали проглотить и строго-настрого наказали: только не вздумай рот открыть. Нервы, господин хороший, нервы!

Что ж за мелкий раздражитель вас, господин хороший, вывел из себя?

Коллеги? А то ведь, знаете как… Перебросится, например, один с другим необязательной фразкой, типа «Пивка бы сейчас!» или «Карандашика лишнего не найдется?» И всё вдохновение насмарку!.. Да нет, вроде немотствуют уста коллег.

Модель? А то ведь, знаете как… Затекала, например, рука, и натурщик начинает сжимать-разжимать кулак, разминать незаметно, ан ему лишь чудится, что незаметно, а мышцы все моментально меняются. Рисуешь-рисуешь одно, а оно внезапно р-раз и другое. И всё вдохновение насмарку!.. Да нет, вроде по-прежнему недвижим натурщик.

Или всё много проще? Элементарно не получается у худющего рисунок, ну не дано! Не каждый Пабло — Пикассо, не каждый Ван — Гог. А хочется, так хочется каждым паблам-ванам стать и быть пикассами-го-гами. Но — не дано. Здравомыслящий флегматик пожмет плечами: дескать, не дано и не дано, нет божьего дара и нет, — и займется чем-нибудь попроще, яичницей, скажем. Однако где и когда кто-либо видел флегматичного кавказца?! И здравомыслящего! Нигде, никогда, никто.

Вот и нервы на грани истерики — не получается! Ну-ка, покажи, господин хороший, что там у тебя не получается.

У-у-у! К психотерапевту, к психотерапевту, к психотерапевту!

То есть получаться у худющего получается, однако… что-то не то. Рисунком он, оказывается, владеет и отменно владеет. И божьим даром, оказывается, не обделен, весьма и весьма наделен. Но на листе ватмана — ничего общего с раскудрявой моделью-Адонисом. На что это похоже!

Ни на что это не похоже!

Морда зверская и жуткая — если художник человека имеет в виду отобразить.

Морда человеческая и не менее, а более жуткая — если художник зверя имеет в виду отобразить.

Короче, пренеприятное существо. И еще с крыльями! Перепончатыми. Ну вообще! Тут немудрено и самому создателю ужаснуться: ё-моё, что ж я сделал-то?! Не Создателю, который творец всего сущего из ничего. Хотя это самое крылатое-пренеприятное — аккурат низвергнутый Создателем Князь Тьмы, каковым его представляет набожный обыватель… Не Создателю, но создателю, который мается бурными эмоциями за этюдником. Аккурат стишок из детства: это бяка-закаля-ка кусачая, я сама из головы ее выдумала.

Нарисовал и сам испугался! До такой степени, что угольный карандаш дрожит в неверной руке и ломается. До такой степени, что макетный нож, которым суматошно пытаешься очинить карандаш по-новой, будто сам по себе вырывается из дергающейся руки и — по пальцу, по пальцу. Кровь…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: