— Нет. Это чушь. Просто на меня это ди¬кое кладбище произвело, видимо, слишком

сильное впечатление, вот и лезет в голову…

Они помолчали.

— Тогда я тебе скажу, — проговорил Молдер.

Скалли поджала губы.

— Скажи. Только, может быть, сначала пе¬рекусим где-нибудь? Я действительно с ног валюсь.

— Обязательно перекусим, но… сначала я все-таки скажу. Может оказаться, что нам некогда даже кофе выпить.

— Ты что-то еще раскопал?

— Да.

Она присела на краешек стола, на котором в беспорядке валялись ее инструменты.

— Слушаю.

— Пока ты занималась тут полированны¬ми костями… кстати, те, что привезли под вечер, тоже полированные?

— Ну, не надо так упрощать, Фокс… не полированные… В общем, да. Такое впечатление, понимаешь, что кости гнили в воде пол¬ностью освобожденные от плоти… Они чис¬тые… слишком чистые, понимаешь?

— Еще как. Я все это время занимался сбо¬ром информации… сидел в сети. И вот что получается: за последние пятьдесят лет в рай¬оне Дадли… в радиусе двадцати миль от городка… без вести пропали восемьдесят семь человек. Восемьдесят семь, Скалли!

— Стало быть, это деятельность какого-то жуткого культа, — устало проговорила Скалли.

— Похоже на то. Ты ведь хотела сказать… уже почти сказала, только сама себе боишься признаться. Чистые кости — это признак того, что тела варили. Целиком. Скажем, в громад¬ном котле. Так?

Скалли опустила глаза и нехотя выда¬вила:

— Да…

— Я думаю, хорошие люди в Дадли едят не только хороших кур и хороших… чиплят.

— Господи, Молдер… Значит, Пола Грэй подцепила энцефалопатию, съев Кернса?

— Я выяснил, что полтора года назад Джордж Кернс на два с лишним месяца ез¬дил в Англию. Все сходится: там в это время как раз была вспышка коровьего бешенства,

он и летал туда именно в связи с этим, по поручению департамента, — посмотреть, как англичане борются с новой напастью… Мог заразиться. А Пола… Во всяком случае, так можно объяснить и ее моложавость.

— О чем ты? Вот уж этого я не понимаю.

— Некоторые племена каннибалов, как это установлено этнографами, полагают, что лю¬дей следует есть для того, чтобы продлить жизнь. Надолго сохранить молодость. И, зна¬ешь, некоторые неофициальные исследования, я вот сейчас это выяснил, кажется, подтверж¬дают это. Природа явления пока остается за¬гадочной, не хватает материалов для иссле¬дований, как ты понимаешь — не так уж много осталось на земле каннибалов… но почему-то систематическое питание некото¬рыми человеческими органами — мозгом, печенью — похоже, действительно приводит к омоложению, к затормаживанию процессов старения.

— Первый раз слышу.

Молдер пожал плечами.

— Всегда что-то слышишь впервые. Ты по¬думай, сколько мифов вокруг этого. Наверное, не зря. От приобщения к крови и плоти Хри-стовой в обряде евхаристии до народной веры в бессмертие вампиров. Не может быть, чтобы все это выросло на пустом месте.

— Любой священник, услышав, что ты го¬воришь, проклял бы тебя.

— Я рад, что ты не священник. Нам следо¬вало бы сейчас же наведаться в регистрационный архив суда города Дадли. Я сильно по-дозреваю, что далеко не одна только Пола Грэй должна была скрывать свой истинный возраст.

Но ни Молдер, ни Скалли не двинулись с места. Идея была слишком дикой, страшной, нелепой, чтобы вот так сразу поверить в нее и начать действовать в соответствии с нею. Потом глаза Скалли расширились.

— Молдер, помнишь… мистер Чейко гово¬рил о пользе обществу, которую приносят куры. Ты тогда съязвил еще: людям, мол, затруднительно приносить пользу, давая съедать свою плоть и предоставляя кожу и волосы для поделок… только Гитлер попытался помочь им это делать, а людям не понравилось… По¬мнишь?

— Да.

— Помнишь, как улыбнулся мистер Чей¬ко?

— Да, — сказал Молдер после едва уло¬вимой паузы. — Помню.

Резиденция Чейко

Мистеру Чейко было неприятно. Он не ис¬пытывал душевной боли (он давно уже ни¬когда и ни по какому поводу не испытывал душевной боли), ему не было одиноко (со времен войны и одиноких блужданий по джунглям Новой Гвинеи, когда он наелся оди¬ночеством досыта, это чувство перестало по¬сещать его), он даже не тревожился. О чем тревожиться, когда прожита такая жизнь? Но ни малейших посягательств на свою роль он не терпел, как и прежде. Гордость в нем была еще вполне жива.

Пустота в доме не бросала вызова гордос¬ти и не противоречила ей. Пустой дом — в этом было нечто величественное. Только слу¬ги и он. Он знал: за глаза его зовут куриным богом. Странно, но ему это льстило. Ему льсти¬ло все, что могло хоть каким-то боком смахи¬вать на лесть. У него была устойчивая психи¬ка, наилучшая для людей у власти: то, что иной заморыш воспринял бы как издевку, или оби¬ду, или иронию — мистер Чейко принимал как очередной орден. Этот заезжий хлыщ из ФБР, помянувший Гитлера, сам того не ведая, нынче польстил мистеру Чейко так, как уже давно никто не льстил. Умный парень, сразу решил о нем мистер Чейко утром. Несомнен¬но, этот Фокс Молдер принесет нашему го-родку огромную пользу. Его прекрасные ка¬чества в равных пропорциях перейдут ко всем жителям Дадли, который мистер Чейко дав¬но уже привык считать своей маленькой им¬перией.

С агентом и его напарницей следовало ра¬зобраться в первую очередь.

Но сейчас перед мистером Чейко, волну¬ясь и говоря торопливо и чуть сбивчиво, сидел в полутемном холле доктор Рэндолф и чего-то хотел. Как всегда, каких-то пустя¬ков. Чего-то неважного. «Почему они все ничего не понимают, — с легким, давно уже вошедшим в привычку, удивлением думал мистер Чейко. — Почему, если оставить их без присмотра, у них ничего не получается? Почему, стоит хоть на минутку дать им волю, поручить самим что-то сделать или чего-то не сделать, как они городят глупость на глу¬пость — и потом в панике и детской обиде на то, что ими плохо руководят, прибегают к мистеру Чейко жаловаться на самого же мистера Чейко?»

Куриный бог был практиком, далеким от пустого философствования, и никогда не задумывался о том, что в этом же самом удивлении всю жизнь пребывают все дик¬таторы.

Наполеон, получив донесение об очеред¬ном поражении очередного из своих люби¬мых маршалов, в сердцах воскликнул: «Ну я же не могу сам быть везде!» Нечто подоб¬ное наверняка говорили в приватном кругу и Гитлер, и микадо, с которым мистер Чей¬ко честно воевал, пока не понял, как надо жить… и, конечно, этот русский Сталин…

— Но нужно же что-то делать, мистер Чей¬ко! — горячо втолковывал куриному богу док¬тор Рэндолф. — Вы ведь знаете, что происхо¬дит. Люди уже боятся, они не знают, что думать. Не сегодня-завтра до них окончатель¬но дойдет, что происходит. Они уже теперь теряют веру, слухи ползут…

— Я потерял свою дочь, Джэсс, так что мо¬жете мне не рассказывать, сколь трагичны со¬бытия.

«Действительно, — с ужасом подумал доктор Рэндолф, — ни о чем, кроме дочки, он ни думать не может, ни слышать не хочет. Это конец. Он конченый человек. Нам надо спасаться самим».

Но он еще надеялся. Привычка идти за поводырем была слишком сильна и слишком сладка, чтобы вот так вот вдруг рвануться ей наперекор.

— Я ведь уже сказал вам днем: я разбе¬русь. Это значит, что я разберусь, и хватит меня беспокоить по пустякам.

— Я знаю, мистер Чейко, знаю… Но…

Из прихожей в холл, грузно перевалива¬ясь, вошла горничная-афро.

— Мистер Чейко, — веско сказала она, — к вам Дорис Кернс.

Доктор поджал губы.

— Пусть войдет, — сказал мистер Чейко.

Буквально через мгновение после того, как горничная, величаво ступая, вышла из холла, туда ворвалась встрепанная, заплаканная Дорис. Увидев, что мистер Чейко не один, она замерла, не зная, как теперь себя вести, но было уже поздно. Доктор Рэндолф ненавидящим взглядом смотрел на нее исподлобья. Мистер Чейко, однако, встал и вышел из-за стола. Она порывисто шагнула к нему; на короткий миг и мистеру Чейко, и доктору Рэндолфу пока¬залось, что женщина бросится владыке на шею, а то и падет к ногам. Но, к счастью, ни того ни другого не случилось. Она замерла перед ним, и мистер Чейко просто взял ее руки в свои.