— Гитара, — ответил Воаз–Иахин.

— Спросить никогда не мешает, — сказал водитель. — Ведь там мог бы быть и автомат. Не станешь же ты возражать, что в гитарном футляре может оказаться вовсе не гитара. Это против законов вероятности.

— Гангстеры в фильмах используют для этих целей футляры от скрипок, — заметил Воаз–Иахин.

— Так то в фильмах, — сказал водитель. — В жизни совсем другое. Жизнь полна сюрпризов.

— Да, — согласился Воаз–Иахин зевая. Он откинул голову на сиденье и закрыл глаза, вдыхая сложный запах апельсинов, солярки и деревянных ящиков.

— Фильмы, — произнес водитель. — В фильмах всегда полно вооруженных мужиков. И знаешь почему?

— Не знаю, — сказал Воаз–Иахин. — Люди приходят в возбуждение от фильмов, где есть насилие.

— Вечно на афишах, — продолжал водитель, — герой целит в кого‑то из ружья, стреляет. А все потому, что мы, мужчины, чувствуем себя безоружными. Понимаешь?

— Нет, — ответил Воаз–Иахин.

— Я разговаривал с людьми науки — учеными, профессорами, — сказал водитель. — Это весьма распространенное эмоциональное состояние. Мы, мужчины, чувствуем себя лишенными нашего оружия. Понимаешь?

— Нет, — ответил Воаз–Иахин.

Водитель протянул руку, схватил Воаз–Иахина между ног, крепко сжал и убрал руку прежде, чем тот успел отреагировать.

— Вот что я имею в виду, — сказал водитель. — Это и есть мужское оружие.

Воаз–Иахин достал свой рюкзак и положил его себе на колени.

— Ты это зачем? — спросил водитель.

Воаз–Иахин ничего не ответил.

Водитель с горечью покачал головой, не отрывая взгляда от дороги, а рук — от руля.

— Им бы надо снимать фильмы о том, как женщины отнимают у нас наше оружие, — сказал он. — Но кому нужна такая правда?

— Я могу сойти в этом городе, — быстро сказал Иахин–Воаз. — У меня тут дядя живет, я хочу его повидать прежде, чем поеду в порт.

— А я тебе не верю, — вдруг объявил водитель. — Ты словечком не обмолвился о своем дяде, когда садился.

— Я забыл, — сказал Воаз–Иахин. — Мне необходимо его увидеть. Мне необходимо тут сойти.

Они уже почти выехали из города. Грузовик, фыркая и дребезжа, и не думал останавливаться.

— Я могу высунуться в окно и позвать на помощь, — предупредил Воаз–Иахин.

— Валяй, — сказал водитель. — Ты, верно, из дому сбежал. Начнешь ерепениться — я тебя в полицию сдам.

С обеих сторон был город: куры, собаки, дети, домишки, заправки, навесы, лавки, фургоны, машины, грузовики, автоматы с прохладительными напитками, вывеска парикмахерской, кинотеатр, снова заправки, домишки, дети, собаки, куры. Грузовик ревел и дребезжал. Город становился все меньше в зеркале заднего обзора.

— Ты жесток, — сказал водитель. — Жесток, как все молодые. Вы приходите в этот мир и желаете того, этого. «Я хочу туда, я хочу сюда», — говорите вы миру. Вы даже не смотрите на людей, которые предлагают вам по пути свою дружбу или пищу или за чем вы там еще протягиваете руку. Вы не видите их лиц. У вас нет к ним никаких чувств.

— Если бы я знал, что вы примете это так близко к сердцу, ни за что бы не сел к вам, — сказал Иахин–Воаз.

— Вот ты едешь в порт, — сказал водитель. — Что ты собираешься там делать?

— Отработать свою плату за проезд на корабле, если смогу, — ответил Иахин–Воаз, — или заработать денег, чтобы заплатить за проезд.

— Каким образом? — спросил водитель.

— Не знаю. Буду играть на гитаре. Работать официантом. Или в доках. Да где угодно.

— А куда ты поплывешь на корабле?

— А зачем вам это все знать?

— А почему бы мне не узнать обо всем, если я могу? Это что, секрет — куда ты поплывешь на корабле?

— Искать моего отца, — сказал Иахин–Воаз.

— Ммм, — промычал водитель так, словно ему, наконец, удалось выковырять из зуба засевший там кусочек мяса. — Искать отца! Он что, сбежал?

— Да.

— А у твоей матери небось новый хахаль, которого ты не любишь?

Воаз–Иахин попытался представить мать с кем‑то другим. Он быстро нарисовал себе соответствующую картину. Когда он убрал оттуда отца, то оказалось, что вместо него просто некого вставить. Смог бы его отец завести себе новую женщину? Он убрал из картинки мать. Без нее его отец выглядел совсем одиноким. Он встряхнул головой.

— У моей матери никого нет, — сказал он.

— Так чего тебе надо от отца, если ты его ищешь?

Слово карта пришло Воаз–Иахину на ум, но теперь это было уже не слово. Оно потеряло всякий смысл, стало пустым звуком. Нечто очень большое и в то же время очень маленькое в его мозгу оставалось, но места ему там не было. Он заерзал на сиденье. Водитель грузовика в своей странной фетровой шляпе без полей и с лицом, на котором отражалось слишком много, вдруг показался ему невозможным. Лев, подумал Иахин–Воаз в отчаянии, однако ощутил только пустоту на месте того, что покинуло его. Карта тела Лилы на полу в темной лавке. Пропала. Нет карты.

— Ну и? — сказал водитель.

— Он кое‑что обещал мне, — выдавил из себя Воаз–Иахин.

— Деньги, имущество, образование?

— Нет, другое, — сказал Воаз–Иахин. — Не хочу об этом говорить.

— Другое, — повторил водитель. — Нечто тайное, благородное, сокровенное, такое, что может быть только между мужчинами. А что дашь ему ты?

— Ничего, — ответил Воаз–Иахин. — Он ничего не хочет от меня взамен.

— Значит, ты тот, кто дарит, — заключил водитель и тяжело вздохнул. — Родители — это тайна. Иногда я думаю о своем отце и матери на протяжении десяти, а то и пятнадцати миль. Отец был состоятельный и известный человек, интеллектуал. Каждое утро он прочитывал газету от корки до корки, всю до самой последней строчки, и изрекал разные глубокомысленные мысли. А мать была шлюха.

— А кем был ваш отец? — спросил Воаз–Иахин.

— Сутенер, — ответил водитель, — и гомик в придачу. Классическая профессия, классические принципы. Иногда он в качестве особой милости занимался любовью с матерью, но иметь детей он не намеревался. Я представляю собой триумф блуда над сводничеством. Мать всегда говорила мне, что отцовство сломало дух моего отца. Он оставил семью, когда мне было пять лет. Я вырос среди черных шелковых трусиков, розовых кимоно, запаха вчерашних бокалов, пепельниц, набитых окурками, которые остались с прошлой ночи, и антисептиков. Так что я всегда говорю — будь себе и отцом, и сыном. Тогда ты сможешь иметь долгие объяснения с собою самим, а если что‑то тебя огорчит, ты сможешь успокоить себя тем, что ты ничем не хуже любого другого отца с сыном. Черное шелковое исподнее, знаешь ли, так приятно на коже, когда ты один.

Испод, подумал Воаз–Иахин. Мы закрываем исподним свой испод. А у меня испода нет. Дорога к цитадели, придорожные камни, холм, долина цвета львиной шкуры, движение мощного желтоватого тела, царь львов, внутренняя пустота на том месте, где он был. У меня есть испод, думал Воаз–Иахин.

— Думаю, я разочаровал своего отца, — сказал он вслух.

— Скорее всего, он разочаровался в себе самом, — заметил водитель. — Нужно любить незнакомых людей, где бы ни случилось.

— А причем здесь это?

— А ни при чем. Свет не сошелся клином на твоем отце.

— А почему именно незнакомых?

— Потому что только такие люди и существуют, — объяснил водитель. — Предположим, ты знаешь человека в лицо, ты узнаешь его голос, его запах, тебе уже кажется, что ты его знаешь, но это не так. Только с незнакомым лицом, незнакомым телом приходит чистота.

Воаз–Иахин молчал, слушая грохот грузовика и вдыхая запахи солярки, апельсинов и ящиков.

— Я все время езжу по этой дороге туда и обратно, — сказал водитель. — И всегда на ней встречаются незнакомые лица, которые вышли в мир и направляются к порту. И я все время еду в порт и возвращаюсь обратно.

Воаз–Иахин молча прижимал к себе свой рюкзак.

Грузовик затормозил, рокот мотора превратился в отдельные перестуки, дребезги и трески. Водитель съехал в кювет, остановил грузовик и заглушил двигатель. Потом он положил руку Воаз–Иахину на колено.