5

Гретель работала в книжном магазине и помогла Иахин–Воазу устроиться продавцом в другой. Получал он немного, и хозяин был им доволен. От Иахин–Воаза веяло такой аурой исканий и находок, на которую клиенты отзывались не задумываясь. Люди, годами не заглядывавшие в книги, обретали после беседы с ним новый вкус к знанию. Иной, спрашивающий модную новинку, мог унести от Иахин–Воаза не только ее, но и какой‑нибудь биологический труд о жизни муравьев, исследование по экологии древнего человека, философский трактат и историю парусных судов в придачу.

Обращаться с картами он умел как никто. Его манера разворачивать карту была ничем иным, как эротикой, картографическим обольщением. Люди покупали у него кипы карт и целые атласы мест, куда они никогда не отправятся, просто потому, что невозможно было устоять, чтобы не купить у Иахин–Воаза эти цветные изображения океанов, континентов, дорог, городов, рек и портов.

На работе Иахин–Воаз был весел и неутомим и каждый вечер с нетерпением ожидал встречи с Гретель. Когда это происходило, они мало спали, жадно предавались любви, проводили часы в разговорах и совершали долгие ночные прогулки. Иахин–Воазу уличные фонари казались диковинными плодами, переполненными светящимся знанием. Он ощущал его вкус на языке и поражался тому, что это он, Иахин–Воаз, пробует на вкус ночь и любовь, что он обрел в большом городе. Он четко различал спелую терпкую черноту крыш и куполов на фоне ночного неба. Цвет и ткань улицы, ее сущность, были пропитаны ароматом. Их с Гретель шаги по какому‑нибудь мосту звучали чудесным подтверждением правде.

Гретель была почти на двадцать лет моложе Иахин–Воаза, и он ощутил зарождающееся к ней чувство, когда услышал, как она говорит о своем отце, которого никогда не знала.

Иахин–Воаз отлично помнил своего отца: тот был высоким статным мужчиной, который начал свою торговлю картами с нуля, питал пристрастие к дорогим сигарам, ставил спектакли в местном драматическом кружке, имел красивую любовницу, хотел, чтобы сын его стал ученым, и умер, когда Иахин–Воаз еще учился в университете.

Что до жены Иахин–Воаза, то ее отец держал в городе бакалею и владел в пустыне наделом, который он хотел засадить деревьями и апельсиновыми рощами. В течение долгих лет он вкладывал в эту затею все деньги, подчас оставляя свою семью без куска хлеба. Однажды он не выдержал и, взяв с собой жену и детей, выехал туда, когда там ничего еще толком не выросло. Там он вскорости умер, а его жена и дети возвратились домой.

Гретель выросла без отца, она так его и не увидела. Он погиб на войне, когда ей было меньше года. Мать ее так больше и не вышла замуж.

Иахин–Воаз познакомился с Гретель в магазине, где она работала. Он постоянно заходил туда и как‑то пригласил ее пообедать. Она была высока, светловолоса, голубоглаза и совсем не потеряла сельской свежести. Она была такая румяная, свежая и прелестная, ну прямо как та девушка на коробке сигар. Они поговорили о своих родных местах. Город, откуда Гретель была родом, находился всего в нескольких милях от того печально известного лагеря, где тысячи единоплеменников Иахин–Воаза нашли свою смерть в газовых камерах и вышли дымом в трубу крематория. Гретель поведала Иахин–Воазу о своем погибшем отце, служившем в медицинских войсках.

Ей было мало что рассказать о нем. Он выращивал овощи на продажу, и после его смерти ее мать и брат стали продолжать его дело. Еще он немного рисовал. В их доме висел нарисованный углем вереск, и она часто думала об отце, глядя на этот рисунок. Он играл на скрипке, она видела его сборники музыкальных упражнений. Ей довелось поговорить с его другом, пианистом, который помнил, как они вместе разыгрывали сонаты. Еще он был астролог–любитель и сам предсказал свою гибель на войне при помощи составленного им гороскопа.

Иахин–Воаз слушал, как она с теплотой рассказывает об умершем человеке, которого никогда не знала. Он разглядывал ее и гадал, в каких ее чертах, в каких жестах и движениях, в каких мыслях и признаниях продолжает ее отец жить. Никогда еще он не встречался с женщиной, которая хранит память о мужчине с такой нежностью, с какой Гретель помнила о своем так и неузнанном отце. Он никогда не встречал такого нежного существа. А она никогда не встречала мужчину, который бы так восполнял ее, давал понять, что ее персона столько значит для него, настолько ценна. Они полюбили друг друга.

Когда они в первый раз занялись любовью, Иахин–Воаз был на седьмом небе от сознания своего успеха. Эта высокая белокурая девушка, дочь воинов, лежит обнаженная под ним и смотрит на него снизу вверх в страхе, обожании, восторге счастливой отдачи! И кому — ему, сыну книжников, потомку поколений гонимых людей в черных одеждах, согбенных от ученых трудов. Мое семя в твоей утробе, думал он. Мое семя в чреве дочери воина. Это было так, будто он увлек самую желанную девушку своих юношеских грез, тогда недоступную, а теперь превратившуюся в молодую женщину, в самые дебри плотских утех и радостей. Он был ее старик, сильный и мудрый. Иахин–Воаз был невероятно доволен собой.

Позже он с радостью обнаружил, что любит Гретель не за что‑то особенное, чему он придавал значение в прошлом. Не за разумность или какие‑то достижения. И не за то, что она совершила. Он любил ее просто потому, что она была. Вот это да, удивился про себя Воаз–Иахин. Беспричинная любовь.

Он нанял небольшой фургон и с триумфом перевез ее вещи на свою квартиру. Она утвердила свое семейное положение тем, что прибралась в ней. В субботу, когда он прилег вздремнуть, она осторожно приблизилась к его загроможденному столу. Это небезопасно, думала она, но я обязана это сделать. Просто не могу удержаться.

Иахин–Воаз не спал и слышал, как она передвигает вещи на его столе и перекладывает бумаги, вытирая пыль. Плевать, думал он. Даже если она выбросит все в окно, я не разлюблю ее.

Так Гретель наткнулась на карту карт.

— Не думаю, что она предназначена для своего сына, — сказала она, когда он рассказал ей о карте. — Мне кажется, ты сделал ее для себя.

— Ты действительно так думаешь? — удивился он.

— Да. И карта привела тебя ко мне, так что я вполне ею довольна.

Иахин–Воаз коснулся нежной кожи на ее талии, провел пальцем по бедру.

— Это поразительно, — произнес он. — Я жил на этом свете уже восемнадцать лет, пока ты не родилась. Тебе был год, когда я женился. Ты так молода!

— Состарь меня, — сказала Гретель. — Израсходуй меня. Сноси меня.

— Я не могу состарить тебя, — отвечал Иахин–Воаз. — А ты не думала, что можешь омолодить меня, а?

— Я ничего не могу сделать с тобой, — сказала Гретель, — кроме разве заставить иногда почувствовать себя комфортно. Мне кажется, на свете никогда не было молодого Иахин–Воаза до того момента, когда старый взял свою карту и ушел из дому. Так что теперь на свете есть Иахин–Воаз, которого прежде никогда не было, и он — мой.

Порой, едучи в метро, он видел краем глаза заголовки газет, которые читали другие пассажиры. ИАХИН–ВОАЗ ВИНОВЕН, гласили они. Когда он вглядывался пристальнее, они преображались в обычные новости.

6

Воаз–Иахин закончил свой первый рисунок. Это была аккуратная полномасштабная копия изображения умирающего льва, двух стрел и двух копий, что погубили его.

Сейчас он как раз переносил этот рисунок на лист коричневой бумаги. Второй рисунок отличался от первого лишь тем, что одна из стрел больше не торчала в теле льва, а лежала, попираемая его задней лапой, как если бы стрелок промахнулся.

По мере того, как Воаз–Иахин продвигался в своем занятии, одна вещь все больше и больше привлекала его внимание — колесо. Он помнил, как прикоснулся к камню, из которого был высечен барельеф, и почувствовал его холодную недвижность. Веками умирающий лев пытается допрыгнуть до великолепной фигуры царя с непроницаемым лицом, и навечно его попытка обречена на провал, ибо громадное колесо уносит царя прочь, невредимым. И то, что оба давно уже мертвы, не имело никакого значения. Царь всегда ускользал из когтей льва.