Проклят будь кривой, коварный небосвод!

Должен стать пришельцем вольный скотовод.

Калмык

у

рабом не станет ли узбек?

Если край отцов покинул человек,

Значит, сам себе он голову отсек!..»

Днем идут, а ночью — станут на ночлег,

До зари поспят — и снова в путь с утра;

Перевалят гору — новая гора.

Э, не ведать шаху Байбури добра!

Далека страна родная, далека!

Истинно, печаль скитальцев велика,

Доля чужака, где б ни был он, — горька!

Но уж, коль судьба такая суждена,

Скоро ль, наконец, калмыцкая страна?..

Едет Ай-Барчин, тоской удручена,

Едет меж прислужниц-девушек она.

Сорок с ней подруг, но всех милей одна, —

Как с родной сестрой, она с Суксур дружна.

Сердце открывает сверстнице своей,

Неразлучна с ней, с наперсницей своей…

Держат баи путь с зари и до зари,

На уме одно, о чем ни говори:

До чего довел их жадный Байбури!

Если бы не он, — шайтан его бери! —

Жили б у себя в Байсуне, как тюри.

А пришлось им, знатным баям и тюрям,

Ехать в край чужой к неверным калмык

а

м,

Может быть, на голод, может быть — на срам!

«Мир несправедлив!» — так баи говорят,

«Правит в мире кривда!» — баи говорят…

Держат баи путь под солнцем, под луной

Пыльною, ковыльной целиной степной,

Снится им цветущий край, Конграт родной,

Плещет Коккамыш озерною волной.

Долгим тем путем так думают они:

«Коль идем — дойдем!» — так думают они.

С криками «курхайт!», снуя туда-сюда,

Гонят чабаны несчетные стада.

«Э, с таким скотом», — так думают они,

«Мы не пропадем!» — так думают они,

По чужой земле кочуя долго так,

Чтоб иной джигит, как баба, не размяк,

Иногда устроят по пути улак.

Переходят баи горы Алатаг.

От одной горы и до другой горы,

Переваливая перевалы так,

Десять тысяч юрт кочуют с Байсары.

Носит он джигу на голове не зря:

В племени своем он господин, тюря!

Сколько на горах весной тюльпанов есть!

Сколько у него овец, баранов есть!

Ни его верблюдов, ни коней не счесть.

На калмыцких землях он решил осесть, —

Путь туда — не месяц и не два, а шесть!

Братом оскорбленный, странником он стал,

Пред лицом насилья чести он не сдал.

Сделать дочь снохою брата не желал, —

Из Байсун-Конграта он откочевал.

Он себе две медных пушки приобрел, —

Парная упряжка, кожаный чехол!

Любит он свое величье объявлять

И завел обычай — по пути стрелять.

Перешли они все девяносто гор, —

Вновь необозримый впереди простор.

Кочевать придется до каких же пор!

Где же он живет, язычник тот, калмык?

Он каков на вид, каков его язык?

Чем он промышляет, как он жить привык?.

Гонят чабаны отары их овец.

Где скоту начало, где ему конец?

Нет числа скоту, да славится творец!

Слышат баи крики, видят — суета;

Зашумел народ, как видно, не спроста:

Скот уже вступил в калмыцкие места!

Степь лежит пред ними — зелень, красота!

Э, свежа трава калмыцкая, густа!

А степи калмыцкой имя — Чилбир-чоль.

Вот он, наконец, пред ними Чилбир-чоль!..

Нет и нет конца потоку байских стад.

В Чилбир-чоль вступили первые стада,

Задним — путь еще шесть месяцев сюда, —

Задние отары топчут Коккамыш!

Э, таким скотом Байсун не посрамишь!

Шаху калмык

о

в подушную платить —

В том для Байсары большого нет вреда, —

Брату своему платить с юрты — беда!

Хватит им скота на многие года…

Держат баи путь, свой направляя скот.

Затмевает пыль высокий небосвод.

«Путь мы завершаем», — баи говорят,

По чужой земле ступая, говорят:

«Что судьба нам даст? — вздыхая, говорят. —

Калмыки, быть может, зла не сотворят,

Но вернемся ль мы когда-нибудь в Конграт?..»

Барчин-гуль тоской-печалью налита,

Стала, как осенний лист, она желта.

Не сбылось ее желание-мечта,

Выпало ей горе в юные лета!

Суженый ее, Хаким ее — далек!

Плачет Ай-Барчин, а людям — невдомек…

Едет весь народ байсунский кочевой

Дальнею дорогой полугодовой,

На чужбину едет, край покинув свой,