— Вам надо было в Рамат-Авив? Что же вы не сказали?

И водитель уехал, не удостоив меня взглядом. Он так и продолжал смотреть в свой японский экран. Скверное изделие, но если держать антенну в руке, то, по крайней мере, можно обеспечить хороший сигнал. Сладость покаяния

Пустынный ветер гнал мелкую песчаную пыль над бульварами и над Кофейной улицей, где я, как обычно, сидел с моим другом Йоселе. Воздух был душный, а кофе невкусный. Угрюмо смотрели мы на жизнь и на все происходящее кругом.

Особое недовольство внушал нам дорожный полицейский на перекрестке, из-за придирок которого даже испытанные водители терялись и чувствовали себя беспомощно.

— Ну, что же, — сказал Йоселе и поднялся. — Сейчас мы все и выясним. Полиция — наш друг и защитник. Посмотрим, насколько это справедливо. Он увлек меня на улицу, и мы зашли в ближайший полицейский участок.

— Где я могу заявить о нарушении правил дорожного движения? — спросил он у дежурного служаки.

— Здесь, — ответил служака. — А что произошло?

— Я ехал на своем автомобиле по Шломо-Хамелех, — начал Йоселе, — и оставил его на углу улицы Короля Георга.

— Хорошо, — сказал служака. — И что произошло?

— Потом я поехал дальше.

— Вы поехали дальше?

— Да. Я поехал дальше и чуть не забыл про главное.

— А именно?

— Вот именно. Когда я позже проезжал мимо этого места, оно до меня и дошло. Господи, Боже, подумал я. Остановка!

— Какая остановка?

— Автобусная остановка. Вы знаете, что на углу Шломо-Хамелех и Короля Георга находится автобусная остановка? Г-н инспектор! Я абсолютно уверен, что припарковался не в предписанном расстоянии от остановки. Там точно не было положенных двенадцати метров.

Служака выпучил глаза: — И потому вы сюда пришли?

Йоселе печально кивнул и знаком отчетливо продемонстрировал приближающуюся катастрофу:

— Да, потому. Сначала я не хотел. Ты же припарковался всего-то на полчаса, говорил я себе, да тебя никто и не видел. Так зачем же? Но потом у меня зашевелилась совесть. Я вернулся на улицу Шломо-Хамелех, чтобы измерить дистанцию. Там было самое большее девять метров. На целых три метра меньше положенного. Никогда, так сказал я себе, никогда я не обрету внутреннего покоя, если не пойду сейчас же в полицию и не заявлю на себя. И вот я здесь.

— А это, — Йоселе показал на меня, — это мой адвокат.

— Добрый день, — буркнул служака и инстинктивно немного отодвинул свой стул, прежде чем снова повернуться к Йоселе. — Ну, поскольку полиция вас не видела, вы можете про этот случай забыть. Вам не нужно платить штраф.

Но тут на Йоселе снова нашло:

— Что значит: полиция меня не видела? Выходит, если меня кто-нибудь завтра убьет, и полиция этого не увидит, то моему убийце можно гулять на свободе, так что ли? Странная, надо сказать, у вас точка зрения для стража закона.

Взгляд полицейского служаки пару секунд блуждал туда-сюда между Йоселе и мной. Потом он глубоко вздохнул:

— Не угодно ли будет освободить служебное помещение и не задерживать меня больше, господа?!

— Об этом не может быть и речи! — стукнул Йоселе кулаком по его пульту. — Мы платим налоги, чтобы полиция обеспечивала общественный порядок и безопасность. — И добавил с язвительной иронией: — Или мой проступок уже через полдня может быть прощен?

Лицо служаки налилось краской:

— Как вам будет угодно! — И он открыл свой журнал регистрации. — Давайте мне полное описание происшествия!

— Пожалуйста. Если вам так хочется. Итак, как я уже сказал, я ехал по улице Шломо-Хамелех, по крайней мере, я думаю, что это была Шломо-Хамелех, но я уже это точно не помню. Во всяком случае…

— Вы припарковали автомобиль вблизи автобусной остановки?

— Может быть. Вполне может быть, что я там припарковался. Но даже если и так — то на пару секунд.

— Но вы же сказали, что остановились там!

— Я остановился? Зачем мне там останавливаться? И зачем мне было говорить, что я остановился, если я — постойте, сейчас я вспомнил: я остановился, когда мой сигнал поворота заело. Потому я автомобиль и остановил, — чтобы привести в порядок поворотник. Может быть, хотите из меня за это веревки вить? Но разве я могу подвергать опасности жизнь людей, если у меня заело поворотник? Этого вы не можете от меня требовать. Вам никто этого не позволит, г-н инспектор. Не позволит!

Йоселе в своем пафосе придвигался все ближе к служаке, который отодвигался все дальше.

— Уважаемый, — только и приговаривал он при этом. — Уважаемый! — И это было все.

— Послушайте, г-н инспектор, — Йоселе всхлипнул и упал на колени. — Не могли бы вы меня на этот раз отпустить? Я вам обещаю, что впредь это не повторится. Впредь я буду внимательным. Только на этот раз, пожалуйста…

— Вон, — прохрипел служака. — Вон отсюда!

— Спасибо вам! Вы сама доброта! Спасибо вам от всего сердца.

И Йоселе быстро вывел меня оттуда. Я только смог увидеть, как служака рухнул за свой пульт. Иногда следует хоть что-то сделать и для полиции. Две стороны одной монеты

Вообще-то обычно я всегда имею при себе запас монет по десять центов. Но однажды утром его у меня с собой не оказалось. Беспомощно стоял я перед грубым инструментом нашей технической эры — парковочным автоматом. Окажись сейчас рядом представитель какой-нибудь дорожной службы, мне бы это отсутствие обошлось в пять фунтов. Я попытался втиснуть в щель двадцатипятицентовик, но автомат гневно отверг это.

— Десять центов? — произнес чей-то голос у меня за спиной. — У нас это найдется!

Я обернулся и узнал инженера Глика, рьяно рывшегося у себя в карманах.

— Вот! — И он сам опустил искомую монету в прожорливую щель. Я не знал, как его и благодарить. От немедленно предложенной ему двадцатипятицентовой монеты он отказался:

— Ах, оставьте. Не стоит благодарности.

— Если вы секундочку подождете, я сбегаю, разменяю, — настаивал я.

— Не смешите. Не будете же вы бегать по улицам, чтобы отблагодарить.

При этом он повернулся и ушел, оставив меня в тяжелом, подавленном настроении. Долги мне всегда были неприятны. Не люблю я это дело. "Не будете же вы бегать по улицам" — как это понимать? По каким улицам? Каким образом?

Чтобы действовать наверняка, я зашел по пути домой в цветочный магазин и послал г-же Глик десять красных гвоздик. Так полагается поступать джентльмену, если меня правильно информировали. К чему отпираться: я, конечно, ожидал хотя бы телефонного звонка от Гликов. Не то, чтобы этого особо требовал мой цветочный набор, но тем не менее…

Поскольку до наступления сумерек ничего не произошло, я поинтересовался по телефону в цветочном магазине о судьбе моих гвоздик. Да, все в порядке, цветы были вручены посыльным в 16 часов 30 минут. Я подождал еще час. Когда мои нервы уже натянулись до предела, я позвонил Гликам. К телефону подошел сам Глик. Мы поболтали насчет строительства нового порта в Ашдоде, о новом подоходном налоге и о всяких прочих новостях. Прошло четверть часа. Наконец, я не удержался.

— Да, кстати, — сказал я. — Ваша супруга получила цветы?

— Да. Так вот, свое мнение по поводу того, должен ли Эшколь давить на религиозников, я не поменяю. У него достаточно поддержки, чтобы…

И так далее, и тому подобное. Что происходит? Никакого сомнения, что мои цветы ничего не изменили. Когда этот дурацкий разговор, наконец, закончился, я рассказал о случившемся жене. Она совсем не удивилась.

— Конечно, — сказала она. — Даже мне было бы неудобно. Ну, кто сейчас дарит гвоздики? Это же самые дешевые цветы, которые вообще существуют на свете.

— Но я послал десять штук!

— Ну, еще бы! Это должно было произвести на Гликов неизгладимое впечатление. Теперь они нас будут считать скупердяями.

Я сжал губы. Меня можно было назвать кем угодно, но не скупцом. На следующее утро я пошел в ближайший книжный магазин, приобрел четырехтомник Уинстона Черчилля "История второй мировой войны" и послал его инженеру Глику.