Умолкните — убоги вы, трубадуры века,

в который называют свободным человека;

умолкните — не тщитесь заставить верить свет

в прогресс, свободу, правду, коль их поныне нет!

Не спорьте же! Стыдитесь! Хотя бы покраснели,

великим называя век гнусный! Неужели

уже нет больше рабства, не царствует разврат?

И мир, добро и милость весь мир животворят!

Или... отныне снова на свете наступила

эпоха Тамерлана, вернулся век Атиллы?

С Дуная до лазурных эгейских берегов

народ несчастный гибнет под тяжестью оков.

В лесах, горах, долинах ужасные страданья

увидите повсюду, услышите стенанья!

Как тигры, кровожадны, тираны падаль жрут,

убитых беззащитных людей на части рвут.

И в опустевших селах и городах сожженных

везде руины храмов, врагами оскверненных.

Без хлеба и без крова измученный народ

от голода и стужи на всех дорогах мрет.

На виселицах парни и девушки в сералях.

Страна в слезах и муках, в неслыханных печалях!

Ах, поглядите только на плачущую мать!

Она дитя прижала к груди, чтоб не отдать

насильникам, грозящим ей острыми клинками,

и слабыми пытаясь спасти его руками.

И, мертвая, сжимает она дитя свое,

пусть падают удары без счета на нее.

Но саблями ребенка насильники пронзают,

подбрасывают кверху; как бесы, завывают.

Убийца насладился, свершив кровавый лов,

за новой жертвой мчаться он с гиканьем готов.

На девушку взгляните — в лице такая мука! —

вокруг нее замкнулось кольцо башибузуков.

Она их умоляет, в ее глазах испуг,

но вырваться не может она из зверских рук.

А спереди и сзади — достойная картина! —

горами трупы всюду, как падаль, мешанина

искромсанных останков, обрубки тел людских —

смерть страшная прошла здесь и разбросала их.

Вот крохотная ножка, вот малыша ручонка

иль русая головка убитого ребенка.

А дальше — грязь на голых коробках черепных,

лоскутья женских платьев, клоки волос седых.

(Ах, никакими это не описать словами!)

Здесь — матери, чьи чрева проколоты штыками,

там — крошево из старцев, застреленных детей

и юноши, которым сердца пронзил злодей...

А воронов на трупы уже слетелась стая,

с орлами и со псами пир мерзкий начиная.

Так вот он, отвращенья и мерзости предел —

убийц игра и танец среди кровавых тел.

В каком же это веке? В какие же годины

кошмарные такие встречаем мы картины?

Какой тиран свободно обрек мечу, огню

народ и продолжает ужасную резню?

И где ж она, Европа, гуманная как будто,

когда ей безразлична картина сечи лютой?

Не прозвучал покамест неустрашимый глас:

«Прочь, дикари! Довольно! Мы не потерпим вас!»

Нет, это не случится! Не будет! Не впервые

не замечать умеет она дела такие.

Ей сохранить важнее прогнивший старый трон,

что издавна смущает восточный небосклон.

Раб ниже, чем скотина, для них: о той — забота,

ту кормят, чтобы лучше была ее работа.

А мы, умрем иль живы, Европе все равно,

хоть составляем тело с Европою одно.

И не на жизнь, а на смерть сраженье наше с теми,

кто общество позорит, позорит наше время, —

Европу не волнует и — бессердечья плод:

как римский гладиатор, растерзан наш народ.

Да, начинаешь думать о принципах гуманных,

что выдумки все это людей каких-то странных,

что и любовь и братство — лишь басни, никакой

нет правды и свобода всего лишь — звук пустой;

что милосердье — глупость, что золотому звону,

как богу, со свечами кадят и бьют поклоны;

что нет на свете силы, чтоб справиться со злом;

что сила — это право, а слабый будь рабом;

и вся цивилизация, эпоха христианства —

обман, не что иное, как ложь и шарлатанство.

Насильник — прав, и слава ему с былых времен,

любой под небосводом инстинкту подчинен;

да, Каин — это кровник и зло — змея; от века

доныне это сущность, природа человека.

Но, муза гнева, это такой ужасный суд!

Проверить все же нужно, ошибки нет ли тут?

Ведь как наш век ни страшен, и в лихолетье это

не остается голос правдивый без ответа.

Виновник страшных зрелищ, весь кровью обагрен,

наш век, — в резне, в разврате и в войнах тонет он!

Чудовищный, порою он подает, примеры

и доблести и чести! Есть в мире изуверы,

как гений преступлений и изверг Эллиот,

как Дизраэли, Дэрби — их окаянный род

Христа торгует кровью, а идол Ватикана

стал, римский папа, ныне союзником Корана, —

чудовище!.. Однако и подлинных мужей

эпоха наша знает — по чёсти служат ей:

защитник слабых Рассель, отважный, благородный,

и славный Гарибальди, великий вождь народный,

чей голос против рабства слыхали мы не раз,

для тирании грозный и сладостный для нас.

Гладстон, и Брайт, и Странгфорд, Фарлей ,

Гюго — все те,

чьи имена сияют, как звезды в темноте,

в дни девятнадцатого столь горестного века,

они — друзья и братья, защита человека.

В какой же век живем мы? В какой? В котором зло,

добро уничтожая, победно расцвело.

Эпоха против рабства, насилья возроптала;

тиран же хочет мира во что бы то ни стало.

Противоречье?..— Сцена, где революций свет,

прогресс и мир, а рядом башибузуков след.

Да, крест и полумесяц лобзаются без срама,

Кадит пред Магометом Пий римский фимиамом;

благословен Мурадом, Канариса сын грек,

своих сжигает братьев... Так вот он, этот век:

букашку опекают, не знает бык печали,

народ же целый брошен тиранам, чтоб терзали.