— Вы Питер Франциско? — заорал громовым голосом всадник, так что на семь миль вокруг, наверно, было слышно.

— Ну я. Может, вы слезете с коня и войдете?

— Меня зовут Памфлет. Я прискакал из самого Кентукки, чтобы отхлестать вас ни за что ни про что.

— Что ж, это нетрудно устроить, дружище Памфлет, — сказал, улыбаясь, Питер. — Эй, кто‑нибудь там! — крикнул он.

На веранду вышел слуга.

— Будь добр, — сказал ему Питер, — сходи наломай ивовых прутьев подлинней и покрепче! Потом дашь их вот этому господину, прискакавшему из Кентукки.

Слуга поспешил в сад.

— Мой слуга, дорогой господин Памфлет, избавит вас от лишних хлопот и забот, чтобы вы могли исполнить то, зачем приехали.

Памфлет в недоумении поглядел на Питера: почему этот прославленный богатырь даже не разозлится? Он задумался на минуту, потом соскочил с коня и провел его под уздцы через ворота, потом через палисадник — гордость миссис Франциско — и подошел к самой веранде, на которой сидел Питер. Памфлет был мужчина большой, грузный и ходил неуклюже. Он долго смотрел на Питера, подпиравшего головой потолок веранды, потом медленно произнес:

— Мистер Франциско, не разрешите ли вы мне узнать, какой у вас вес?

— Пожалуйста, если вас это интересует.

Пришелец из Кентукки бросил поводья своего коня и, собрав все силы, несколько раз приподнял Питера над землей.

— Да, вы тяжелый, мистер Франциско.

— Люди тоже так говорят, мистер Памфлет, — смеясь, заметил Питер. — А теперь, мой дорогой господин Памфлет, приехавший сюда, чтобы отхлестать меня ни за что ни про что, я бы хотел проверить ваш вес… Разрешите и мне поднять вас, чтобы узнать, сколько вы весите.

Питер Франциско слегка наклонился вперед и легко поднял Памфлета с земли. Он проделал это дважды, а на третий раз поднял его повыше и хлоп! — перебросил через садовую ограду.

Памфлет полежал немного, потом не спеша встал. Он ушибся при падении, правда, не очень. И весьма неприязненно посмотрел на Питера.

— Выходит, вы выставили меня из своего сада, — заметил он саркастически. — Тогда будьте любезны, выставьте уж и моего коня.

— С преогромным удовольствием, сэр!

Питер спокойно подошел к коню. Разве не поднял он однажды одной–единственной рукой пушку весом в тысячу сто фунтов? Лошадь‑то небось весит меньше!

Левую руку он поддел лошади под брюхо, а правой подхватил пониже хвоста, поустойчивей расставил ноги, напряг все мускулы и одним могучим рывком поднял испуганное животное и отправил вслед за его хозяином через изгородь.

Памфлет глядел на все это разинув рот. Потом медленно и с большим уважением вымолвил:

— Мистер Франциско, теперь я полностью удовлетворен, ибо собственными глазами убедился, что ваша репутация великого силача заслужена вами честно.

— Благодарю вас, сэр, — сказал, приветливо улыбаясь, Питер. — Благодарю вас! Когда будете в другой раз проезжать мимо, милости просим, заходите.

Памфлет ускакал, а Питер вернулся на свое место на веранде, откуда любовался виргинскими цветами и виргинским солнцем.

Одни говорят: Поль Баньян жил давно–давно, а вот некоторые уверяют, что он и поныне жив. Что до меня, я полагаю, правы и те и другие. Да и вы со мной согласитесь, когда услышите, что о нем рассказывают. Начнем же с самого начала, издалека.

Я знаю все из первых рук, потому как мне довелось беседовать с сыном одного лесоруба, который лично знал Поля с самого его рождения, а было это лет полтораста назад. Правда, назвать точно день рождения никто не может. Метрик тогда не составляли. Но одно совершенно достоверно — на другой же день после своего рождения Поль потребовал оладий.

В то время родители его по–английски еще не говорили. Они знали, кажется, французский, не то русский, а может, и шведский, точно не скажу. Но только не английский. Так что сами судите, какой способный был Поль, если, не успев родиться, он уже заговорил на иностранном языке, вернее, на другой день после своего рождения.

Потом Поль попросил игрушку. Лежа в воловьей повозке, служившей ему колыбелью, он заявил, что хочет топор. Однако отец с матерью ему не дали. Вполне возможно, они полагали, что он еще слишком мал для таких забав. Поль ждал, ждал, наконец ему надоело, он выскочил из колыбели и принялся сам искать, пока не нашел отменный острый топор.

Когда у него пошли зубы, он чесал топорищем десны. С тех пор он с топором так и не расставался. И с возрастом все ловчее работал им. Рос он тоже быстро, чем дальше, тем быстрее.

Лично я считаю, бессмысленно спорить, какого роста был Поль. Одни говорят, он был выше самого высокого дерева. Другие утверждают, что, когда он хотел проехаться по железной дороге, приходилось снимать крышу вагона, — иначе он не умещался. Так или иначе, сами видите, он был не малышка.

Когда Поль в первый раз пошел один в лес, мать собрала ему в дорогу завтрак. Завернула несколько булок, полдюжины луковиц да четверть говяжьей туши в придачу. Но Поль загляделся на играющих лосей и, позабыв обо всем на свете, сел нечаянно на сверток с едой. Ну, само собой, говядина сплющилась. А когда настал час обеда, Поль вложил плоскую говядину с луком в булки.

Так Поль Баньян волей–неволей изобрел рубленый шницель.

Еще в отроческие годы — ему было тогда лет тринадцать–четырнадцать — Поль полюбил охоту. Я вам расскажу историю, какую услышал в лесах Севера, чтобы вы знали, как быстро он бегал. Однажды Поль заметил милях в пяти от себя оленя. Он прицелился и выстрелил. А стрелок он был меткий, так что знал наверное, что не промахнулся. Вот он и припустил скорей за добычей. Однако не пробежал он и полпути, как чувствует, зачесалось у него вдруг пониже спины. Что ж, вы думаете, это было? Оказывается, он обогнал свой выстрел, и крупная дробь из его ружья попала не в лося, а в него самого.

С тех пор он после выстрела всегда ждал, прежде чем бежать за убитой добычей.

В лагерь лесорубов Поль пришел, когда был еще совсем мальчишкой. Правда, тогда уже он вымахал ростом выше самого высокого из них и лучше их справлялся с работой. А уж в рог трубил, сзывая лесорубов на обед, и вовсе громче всех. До того громко он однажды протрубил, с такой силой подул в рог, что сдул человека, сидевшего на Луне. И пришлось бедняге дожидаться следующей ночи, когда снова взойдет Луна, чтобы опять туда взобраться.

Голосище у Поля был что твой гром. И приходилось % ему говорить только шепотом. Но все равно эхо раздавалось такое, что посуда на кухне плясала и дребезжала.

В лагере лесорубов Поль тут же свел дружбу с семью лесорубами, и они брали его с собой, когда шли в лес валить деревья. Хотя Поль был еще совсем мальчик, топором он работал не хуже любого из славной Семерки. Раз-два, раз–два, и сосна толщиною в три фута лежала уже на земле. Стоило Полю крикнуть «берегись!», когда сосна начинала падать, как, по крайней мере, еще два или три дерева валились на землю, опрокинутые его громоподобным голосом.

Одна беда была у Поля и его друзей — с топорищами. Поль и его Семерка так быстро и бойко работали топорами, что топорища у них разлетались в щепки. Даже если были сделаны из крепкого дуба. И вот Поль вместе с друзьями надумали сплести топорища из гибкой сыромятной кожи, как косу. Теперь Поль и его друзья лесорубы одним ударом подсекали сразу несколько деревьев. На этом они экономили немало времени, а время для них была штука важная, потому как много работы ждало их впереди.

В те далекие времена почти весь Север страны — от штата Мэн до Калифорнии — был покрыт лесом. Горожанам лес нужен был, чтобы ставить дома. Судостроителям — для прочных бимсов и высоких мачт быстроходного парусного флота. Фермерам — на амбары и изгороди. А вскоре появились и железные дороги, так что лес понадобился на шпалы. Самые крепкие бревна шли на крепление угольных шахт.

Но больше всего леса изводилось на зубочистки, ибо любимой едой американцев был бифштекс из жесткого мяса старой длиннорогой техаски.