– Я хочу знать, какого хрена у тебя клеймо долбанного работорговца на бедре. Я хочу знать, что с тобой произошло. Я хочу знать, как, мать твою, ты сбежала из той крепости.

– У меня есть клеймо, потому что он помечает всех девочек, которых приводит. – Это было правдой. Хотя, однако, я и не была одной из тех девочек. Было, конечно, неправильно говорить «Слава Богу», но, слава Богу!

– Итак, ты просто одна из его тёлок?

– Да. – Нет.

– Как ты выбралась?

– Честно? – По крайней мере, говоря об этом, я могу быть честной. – Я не знаю. Я не представляю, что могло произойти. Мои верёвки ослабли, и я выскользнула из них. Я встала и пошла постучать в дверь, чтобы выйти в ванную, и... и не последовало никакого ответа. Кто-то всегда отвечал, если я шумела. Даже, если это был лишь удар их кулаков, но они отвечали. – Он только что вздрогнул? Я уверена, что он вздрогнул. Это хорошо. Я могу разыграть историю женщины, подвергшейся избиениям. В любом случае, это было единственным, что мне оставалось на самом деле. – Поэтому, я выглянула наружу. И... там никого не было. Я даже не думала об этом. Я просто побежала. Что, вероятно, было глупо, на самом деле.

– Да, – он соглашается, кивая.

– Но это сработало. Я выбралась наружу и... и там тоже никого не было. Я просто побежала к воротам, нажала кнопку, запрыгнула в одну из машин и нажала на газ.

– Ты смогла замкнуть провода?

– Нет, – отвечаю я со смешком. Потому что, если бы он был знаком со мной, то знал бы, насколько абсурдным был его вопрос. Дома я даже никогда не знала, где заливается стеклоочистительная жидкость в мою машину. – Нет, они оставили ключи в машине.

– Какая беспечность.

– Я так полагаю, они никогда не думали, что кому-то выпадет шанс сбежать.

Он кивает, глядя в окно некоторое время.

– Кто твой отец?

Чёрт.

Вот дерьмо.

Мне никогда не стоило упоминать этого.

– Просто человек. Обычный человек. Я думаю, Ви хотел насолить ему.

– Детка, – говорит он, его голос не выражает совсем ничего, – я знаю преступников. И я знаю главарей мафии. Ви хренов мафиози. Нет ни единого шанса, что он хотел поиметь твоего папочку ради прикола. У него была причина. Какая у него причина?

– Я не знаю, – отвечаю ему, вкладывая немного отчаяния в свои слова, делая их более убедительными. Потому что я знаю. И это ужасно. И я была готова проходить через эти пытки каждый день, пока мой отец отказывает дать Ви то, что он хочет. Потому что это правильно. Я просила его сделать всё правильно.

– Ты из богатой семьи? Ты разговариваешь так, как если бы была из богатых.

Разговариваю так, как если бы была из богатых? Звучит, как оскорбление. Но, если бы он мозгами дошёл до вымогательства, что ж, это направление было для него в самый раз.

– Да. Я из богатой семьи.

– Ви любит деньги. Почти так же, как он любит похищать девушек на улице, заставляя их отсасывать и трахаться до тех пор, пока они не становятся слишком потасканными, чтобы быть полезными.

Я чувствую, как меня пробирает дрожь, потому что это правда. Это самая ужасная, мерзкая правда. Это было тем, что он делал. Я видела их постоянно. Их затаскивают внутрь. Они кричат. Плачут. Пытаются вырваться. Но это никогда не приводит ни к чему хорошему. Мужчины слишком сильны. У них иммунитет ко всему этому. И они будут насильно удерживать женщин. Они вынуждены терпеть невероятную жгучую боль во время клеймения. Потом их выбросят в какое-то здание с сотней других девушек, чтобы их увезли прочь. В ожидании того, как их будут насиловать и пытать те, кто больше заплатит.

И Рейн думал, что именно это произошло со мной.

Пусть будет так.

– Да, – соглашаюсь я, мой голос осип от отвращения.

– Тебе охрененно повезло выбраться. Но, если ты была нужна ему, чтобы получить деньги, детка, то он не прекратит искать тебя.

– Я знаю. – Боже, хотела бы я не знать об этом.

– И ты втянула меня во всё это.

– Технически, ты сам влез в это, – поправляю я его, чувствую, как растёт беспокойство. – Ты мог оставить меня на обочине дороги.

– Нет, не мог.

– Да, – говорю я твёрдо,– ты мог. Но ты выбрал другое. И я благодарна за это. Но не перекладывай это на меня. Я говорила тебе, что перестану тебе досаждать, как только закончится этот ураган. Оставишь меня в любом месте. А там я уже разберусь.

– Я не выброшу тебя, где попало, – говорит он, смотря на меня так, как будто я ненормальная.

– Почему нет?

– Ты хотя бы представляешь, насколько на хрен безумен этот кусок дерьма? У него любые люди, любой коп, любой подхалим будут разыскивать тебя. С такими волосами как у тебя, они тебя точно найдут.

– Тогда я покрашу их.

– Не-а.

Я подавляю желание закатить глаза. Как будто это его чёртово дело, что делать с моими волосами.

– У тебя есть другие варианты?

– Ты останешься здесь.

Что?

Нет. Серьёзно. Что?

– Прости?

– Ты останешься здесь. Дадим пару дней, чтобы всё улеглось. Никто не видел тебя со мной. Всё вымерло сегодня ночью. Все, у кого есть возможность, свалили на хрен из этого города. Он найдёт искорёженный автомобиль, придёт к выводу, что тебя отвезли в больницу. Он потратит часть времени на это. Потом он обыщет улицы. Тебе нужно оставаться незамеченной некоторое время. И нет для этого лучшего места, чем этот дом.

Он, действительно, предлагает мне убежище? Типа, настоящее убежище?

– Ты не можешь говорить это всерьёз.

– Я что выгляжу так, как будто я, блядь, шучу?

– Ви опасен.

– Я знаю.

– Если он узнает, что ты помог мне, то ты окажешься в его чёрном списке.

– Я знаю.

– Тогда, почему ты предлагаешь...

– Детка. Он не узнает. Это просто. Ты остаёшься здесь. Внутри дома. Пару дней. Неделю. Может немножко больше. Я могу вытащить тебя отсюда и увезти подальше.

– Зачем тебе это делать?

Рейн пожал плечами.

– Некоторые преступники создают вокруг нас дурную славу.

Я фыркаю. Затем мои глаза широко раскрываются, а рука хлопает поверх рта. Дерьмо. Я не должна фыркать на какого-то милого преступника, который предложил мне помощь. Молодчина, Саммер.

– Прости, – мямлю я, глядя вниз на мой кофе.

Опять пожимаю плечами.

– Возможно, тебе и не понять, но у всех нас есть кодекс.

– Кодекс? – провоцирую я.

– Да. Кодекс. Вот, почему ты видишь такую старую добрую справедливость в тюремной камере, когда детский насильник оказывается в тюрьме. Ублюдок не проживёт слишком долго, чтобы сожалеть о правильности своего жизненного выбора.

– Ты был в тюрьме?

Проклятье.

Мне любопытно. А он сказал, не задавать вопросов. Я чертовски подпортила свои перспективы на то, что мне позволят остаться.

– Да, детка. Я побывал за решёткой.

– Долго? – О, Боже. Что со мной не так? К чему это любопытство?

– Минута за решёткой – это долго.

Итак, это правда. И, по своему опыту, я точно знаю, как это ощущается. Я провела месяцы в своей тюрьме. Без постоянного питания. Без прогулок во дворе. Без того, чтобы кто-то пришёл и прекратил эти побои.

– Видимо, что ты знаешь кое-что об этом. Как долго он удерживал тебя?

– Какой сегодня день?

– Что?

– Какое сегодня число?

– Пятнадцатое октября.

– Меня забрали второго июля. – И я делала то, что вы видите в кино. Когда там ловят людей. Или, когда они находятся в тюрьме, и начинают царапать дни на стене. Четыре вертикальные линии. Одна по горизонтали. Четыре вертикальные линии. Одна по горизонтали. У меня было сто пять дней. Три месяца и две недели. Это ощущалось намного дольше. Но знание того, насколько это было долго, помогло мне сохранить здравомыслие во всей этой боли и голоде.

Рейн кивает.

– Он бил тебя?

Я сглатываю.

– Неоднократно.

– Блядь.

– Я в порядке, – говорю я, пожимая плечами.

– Ты сама знаешь, что это ложь.

Это было ложью. Но это было тем, во что я с таким трудом заставила себя верить.