Дальше шли подробности.

— Какая гадость, — поморщилась царица, — это все ваш Победоносцев!

— Алекс, ради бога, — не удержался царь, — митрополит Антоний — величайший противник Константина Петровича, он ему в пику и письмо таганрогских попов прислал…

Царица вдруг закатила глаза и закричала тонким голоском, совершенно как деревенские «порченые» кликуши. Царь побледнел и беспомощно посмотрел на Вырубову. Та, не теряя ни минуты, деловито приступила к своим обязанностям сестры милосердия царицы; одновременно она через плечо небрежно кинула царю:

— Уходите! Вы только раздражаете бедную Алекс! Царь, втянув голову в плечи поспешно на цыпочках покинул гостиную.

Жарко бывает в Таганроге в июле! Со стороны моря — ни ветерка. С полей тянет чудесным запахом скошенного сена и чем-то еще приятным. Воздух чистый, прозрачный. Но вот проедет водовозка деда Ерошки — поднимется вслед великая пыль. Уже и водовозки не будет видно, уже и скроется из виду бренчащее ведро, привешенное к задку телеги, а густая пыль, пронизанная полуденным солнцем, точно марево, долго еще будет висеть над переулком. А тут не чалый мерин с бельмом на правом глазу, запряженный в дроги с бочкой или, как ее здесь называют, кадушкой, а пара рысаков легко и быстро тянет, как игрушечный, легкий франтовской экипаж, в котором редкие прохожие сразу узнают выезд богача архитектора поляка Эмерика. Но почему не сам Эмерик, надменный старикашка с баками, сидит на рессорных подушках, а расселись в экипаже два попа, один — чернорясник, другой — в белой рясе? И кто они? Уж больно независимый и важный вид у незнакомцев! Куда они едут?

Экипаж замирает у бывшего особняка грека Маврокордато на Греческой улице. Все таганрожцы знают, что его вдова, местная уроженка Анна Ерофеевна, из русских купчих, подарила особняк Павлу и что теперь дом перешел по завещанию умершего к Марии Величко. Таганрожцы постарше отлично знают и предысторию Марии, которая в молодости не год и не два была главной приманкой местного веселого дома. Так как этот дом посещали и приезжие капитаны иностранных судов, то можно сказать, что слава Марии (она тогда называлась Клеопатрой) разнеслась далеко за моря. Ныне она весьма безбедно проживала в наследственном доме, оказывая всяческую заботу часовне на могилке усопшего любовника. Тут главным было — вовремя подвозить землицу да следить, чтобы в ней не оказалось осколков стекла или иной пакости. Люди доверчиво ели землю, зачем же создавать неприятности?!

С некоторых пор она понизила цену на горсть «святой» земли с рубля до полтинника. Хоть она была и жадна, эта дебелая с отечным, когда-то очень красивым лицом женщина, но дело понимала. Не всякий грешник, жаждавший загробного спасения или прекращения желудочных колик, мог потратить рубль. А уж полтинник как-нибудь найдется. Да и воз земли, разделенный на горсти, приносит за день немалый доход… Ого-го! Марию Петровну уже начинали одолевать грустные мысли. Одинока она. Кому же деньги ее достанутся? Вот что-то сердце пошаливает, пошла бы к врачу, да ведь сразу об этом народ узнает, пойдет шум, будет сплошной убыток. Не землю же с могилы этого пьянчужки ей внутрь принимать, она-то не дура!

Нет, чуяло, чуяло сердце, что готовит судьба ей удар. Так оно и вышло! Принес к ней черт этих двух попов из Петербурга, а попы-то оказались в высоких духовных чинах. Один — протоиерей какой-то из синода, а второй — одновременно и монах и священнослужитель, иеромонах Гермоген. Мария Петровна не знала, что хитроумный Победоносцев послал в Таганрог для проверки святости Павла уважаемого царицей мракобеса Гермогена, дав ему в помощники преданного обер-прокурору «скромного делопроизводителя» из синода молодого попа Евгения Старицкого. Гермоген не мог не понимать, что царица царицей, а пока он сам во власти всесильного обер-прокурора Победоносцева, чей известный адепт отец Евгений непременно донесет о всяком неверном шаге кандидата в епископы.

Да, силен был Константин Петрович Победоносцев! Собственно, особенно силен он был при царе Александре Третьем, а при его сыне Николае власть обер-прокурора как бы чуть приуменьшилась, но еще была достаточна.

Недаром всей России были известны стишки: «Победоносцев для синода, Обедоносцев для себя, Бедоносцев для народа и Доносцев для царя». Известно было также, что именно он, Победоносцев, послужил Льву Толстому в какой-то степени прототипом государственного чиновника Каренина, сухого формалиста и бездушного чиновника.

Конечно, с каждым из двух иереев Победоносцев имел особую беседу у себя в петербургской квартире. Одетый в скромный штатский сюртук, диктатор всея Руси был похож на старого врача. В действительности же он был доктор римского права, автор учебника, принятого на всех юридических факультетах страны. Не многим было понятно это странное перевоплощение: из профессоров-юристов в фактического главу православной церкви, подмявшего под себя все светские власти. Даже область светской цензуры была ему подвластна. Недаром великий хитрец издатель Сытин именно у Победоносцева искал разрешения на те или иные выгодные издания!

Церковные иерархи трепетали перед обер-прокурором синода. И все-таки ему приходилось лавировать. Посылая в Таганрог одного представителя так называемого белого духовенства и одного — черного, то есть монашествующего, Победоносцев делал это неспроста. Гермоген выступает с черносотенными проповедями и поэтому привлек доброжелательное внимание царицы. С ним даже обер-прокурору приходится держать ухо востро, но Константин Петрович понимает, что Гермогену тоже не приходится пренебрегать им, обер-прокурором, не ровен час! Поэтому он убежден, что молодой иеромонах прислушается к его наставлению. Конечно, наставление должно быть осторожным, без нажима. Ни одного слова, на которое впоследствии этот ехиднейший Гермоген мог бы сослаться! Полутоны, намеки, недоговоренности. Обер-прокурор хочет провалить таганрогского святого, но ведь царица явно хочет противоположного! Тем более нельзя допускать признания святых заслуг этого прохвоста, Павла Стажкова! Нельзя потому, что иначе царица получит возможность укорять его, Победоносцева, в небрежении делами церковными. Почему-де он раньше не внял гласу свыше? Почему не принял могилку святого под охрану церкви? Почему допустил, что строптивые таганрогские попы охаяли святого в своем заключении? Победоносцев отлично знает, чем руководствовались отцы-протопопы: отнюдь не жаром истинной веры, а простым расчетом. То, что перепадает вдове Стажкова, уходит из жадных рук отцов! Да, но раз уж такое донесение состоялось, а обер-прокурор не опротестовал донесения, то как же теперь признаваться в ошибке?! Ну уж нет!

— Как видно из мнения местного священства, — прощупывающе сказал на приеме у обер-прокурора Гермоген, сорокалетний, черный, как цыган, мужчина, то и дело беспокойно хватаясь нервной шарящей рукой за нагрудный крест, знак священства, — едва ли сей Павел был удостоен божьей благодати. Хотя, с другой стороны…

— Вот именно, с другой стороны, — подтвердил Победоносцев, и Гермоген, всматриваясь в бритое, с нависшим носом лицо обер-прокурора, не заметил ни выражения одобрения, ни порицания. А Победоносцев продолжал:

— Главное, ваше преподобие, добиться истины, ничто другое меня не интересует. Вы, как соединяющий в себе и монаха и священника, и умом и сердцем увидите ее.

— А кто же, ваше высокопревосходительство, поедет со мной? — осторожно спросил Гермоген, надеясь хотя бы с этой стороны понять действительные намерения начальства.

— Поедет отец Евгений, — небрежно бросил Победоносцев, вставая из-за своего огромного письменного стола и тем давая понять, что аудиенция кончилась.

— Отец Евгений? Из синода? — переспросил Гермоген, вставая в свою очередь. Он сразу смекнул, куда дует ветер: раз уж эта хитрая лиса, Победоносцев, посылает одного из фактических воротил своего ведомства, то ясно — не для того, чтобы поддержать царицу в ее борьбе с равнодушным отношением обер-прокурора. Примем к сведению!