Вот за этим бильярдом он принимал министров и, ударив по шару, откладывал кий на минуту, чтобы написать на краешке бумаги: «Быть по сему. Николай». Или: «Не надо. Николай». И снова приняться за игру. Вскоре тут же примет он мать лейтенанта Шмидта и, стоя спиной к ней, лицом к окошку, скажет лживое:

— Ваш сын не будет казнен.

А за час до того Шмидт был по его же царскому приказу расстрелян…

Рядом с бильярдным столом стоял письменный. На нем не было бумаг или книг: царь ничего не писал и ничего не читал. Лишь много позже он полюбил рассказы Аверченко и пытался читать их вслух царице, но от нее ускользали тонкости русского языка и писательского юмора.

Прицеливаясь, царь с беспокойством думал о нервном состоянии царицы. Она с болезненной страстью мечтала о наследнике. Ей почему-то казалось, что появление наследника как-то ослабит или даже совсем устранит опасность революции, укрепит престол и самодержавие царя. Этой мечте сопутствовала выросшая религиозность, уже доходившая порой до экзальтации. Вот теперь в ней созрела уверенность, что ей, да и царю, надо совершить богоугодное дело и что таким богоугодным делом явится провозглашение святости этого… Павла из Таганрога. Да, но вчера заезжал во дворец Константин Петрович и привез собственноручное письменное признание вдовы Павла.

Николай промазал верный шар и, с досадой бросив кий на бильярдный стол, полез в карман. В его руках теперь было короткое заявление, написанное вдовой. Письмо было адресовано царице:

«Всемилостивейшая государыня! Припадая к священным стопам Вашего императорского величества, умоляю простить недостойную подданную свою, обманом и различными корыстными ухищрениями добивавшуюся признания святым своего сожителя Павла Стажкова, умершего от французской болезни, коей заболел он в молодости по моей, негодной, вине…»

Николай поморщился. Этакое даже неудобно давать в руки Алекс! Гнусность какая… А не дать, она, пожалуй, обидится на Константина Петровича… и на меня. А может быть, все-таки объявить этого мерзавца святым? В конце концов, кто мне, самодержцу, может запретить? Да, но Константин Петрович говорит, что все это легко может проникнуть в печать и что в этой отвратительной либеральной газете «Русское слово» будто бы уже что-то такое промелькнуло… Власть царская дороже, чем семейный покой, — вот что сказал мне Константин Петрович. Не много ли он берет на себя, пользуясь тем, что знал и учил меня, когда я был мальчиком?

Дальнейшие размышления царя были прерваны появлением в кабинете Вырубовой. Она была взволнованна, тяжело дышала, лицо ее покрылось красными пятнами. Да, фрейлина предана Алекс, это верно, но все же почему она входит без доклада?..

— Государыне плохо, — задыхаясь сказала Вырубова. — Извольте идти к ней!

Николай, взволновавшись, сунул листок письма в карман и, даже не замечая некоторой вольности в обращении с ним, с царем, почти побежал за Вырубовой в спальную, куда уже перешла царица и теперь лежала на софе с закрытыми глазами и стонала.

— Алекс, что с тобой, дорогая? — испуганно спросил царь, становясь у изголовья софы на одно колено и целуя ручки царицы. — Тебя кто-нибудь оскорбил? У тебя что-нибудь болит?

— Павел Таганрогский должен быть приобщен к святым! — сквозь зубы сказала царица слабым голосом.

— Хорошо, дорогая, он будет святым! — воскликнул Николай, ожидая, что царица тотчас вознаградит его ласковым взором. Но тут случилось непредвиденное. Становясь на колено, Николай обронил листок, и проворная Вырубова успела его прочесть, даже не прикасаясь к нему. Красные пятна на ее лице стали багровыми, и она воскликнула:

— Алекс, это невозможно!

— Что невозможно? — переспросила царица, открывая глаза.

— У него была французская болезнь!.. Ах, ты не понимаешь. Его заразила вот эта самая его вдова, которая торгует там землей с его могилы. Алекс, ради бога.

Царица стремительно вскочила с софы и медленно сказала, выкатив свои бесцветные глаза на вздрогнувшего мужа:

— Так вот что! Вы пытались подсунуть мне для канонизации развратника! Разве это было бы угодно богу? И он не благословил бы нас наследником за такого святого!

— Но, Алекс… Мы можем найти другого, умершего не от столь конфузной болезни, — почти закричал обескураженный царь. — Давай позовем Константина Петровича и…

Царица не слушала его, припоминая имя некого давнего покойника, усиленно ей рекомендованного посетившим дворец старцем Никодимом из Киево-Печерской лавры. Серафим Саровский, вот! Его еще при Николае Первом хотели канонизировать, даже появились тогда церковные брошюры, прославлявшие подвижническую жизнь и чудеса Серафима. Но старец объяснил, что Серафим умер в 1833 году и, стало быть, покойник был тогда слишком, так сказать, молод; это было не принято в практике канонизации. Но каково, сказал ей старец, мучиться на том свете теперь уже далеко не молодому покойнику, ожидая, и все тщетно, причисления своего к лику святых! Да, да! Не сердится ли господь бог па нас за небрежение угодным ему покойником?

— Серафим Саровский! — твердо сказала царица. — Жил в Саровской пустыне, затворником и молчальником жил, с женщинами не общался, тут уж все чисто! И я требую в твоих же интересах быстрейшей канонизации Серафима Саровского!

— Саровский — это что? Фамилия? — робко спросил царь, обрадованный неожиданно представившимся выходом.

— Не фамилия, а так называлась пустынь. — Это слово она сказала по-русски.

— Пустынь? — опять удивился царь.

— Ну да, пустынь — это монастырь. Саровский монастырь в Тамбовской губернии, — сердито пояснила царица, запомнившая все это со слов старца.

— Хорошо, — поспешно сказал царь, — я сегодня же поговорю с Победоносцевым.

— Нет! — твердо возразила царица, — я сама поговорю с ним. Немедленно вызвать его ко мне!

Царь и Вырубова засуетились.

Обер-прокурор святейшего синода был доволен умелыми действиями своего любимца — отца Евгения. Однако Константин Петрович был туговат на изъявления благоволения. Он лишь спросил молодого попа:

— А как удалось получить от нее письмецо в присутствии этого… Гермогена?

В вопросе обер-прокурора ясно ощущалась похвала, и отец Евгений понял, что вакантное место правителя канцелярии синода, сулящее крупные приношения просителей, за ним.

— А я не в присутствии, ваше высокопревосходительство, — пояснил будущий правитель. — Я в отсутствие. В саду у ней через окошко увидел я розарий и попросил хозяйку показать мне, я ведь любитель. Пошли мы с ней в сад; опасался я, что Гермоген увяжется за нами, да ленив иеромонах, а ленив, значит, нерадив. Остался в гостиной. Ну, а долго ли уговорить старую дуру подписать заготовленное ранее письмецо?..

Победоносцев помолчал. Он одобрял предусмотрительность отца Евгения, заранее и на всякий случай заготовившего заявление, но не одобрял его готовность положиться на случай. А если бы розария не было? А если бы Гермоген пошел вместе с ними? А если бы эта Величко проговорилась о письме при Гермогене?

— Нашел бы другой случай… или создал бы его. А насчет Гермогена специально ее предупредил: молчи, мол, в этом твое спасение, — сказал отец Евгений, сразу понявший думы своего начальника. Тот поджал и без того тонкие губы, но промолчал.

— Завтра митрополит хиротоносит Гермогена во епископы, — тихо произнес после небольшой паузы Победоносцев.

Привыкший к неожиданным ходам обер-прокурора, отец Евгений все же вздрогнул испуганно, но, привычно владея собой, промолчал. А Победоносцев продолжал, чуть усмехнувшись самодовольно:

— Пусть едет в дальнюю губернию. И пусть уедет довольным. А не то пронырлив больно сей монах. Способен снова нырнуть в Таганрог к старухе и пронюхать подробности написания ею письма государыне. Небось проговорится. Теперь же не будет у него побудительного мотива, своего добился.

Отец Евгений с восторгом посмотрел на своего начальника, поистине «мудрого аки змий». Аудиенция была внезапно прервана докладом дежурного секретаря, чиновника в вицмундире, о вызове во дворец.