Вдруг из-за облупившейся стены хаты высунулась, блеснув на солнце, бритая голова сержанта Кныша, и он коротко свистнул им, подзывая. Солдаты с облегчением покинули свою засаду, с опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет двадцати трех, с сильными жилистыми, как у борца, руками, почему-то по локоть испачканными в запекшейся крови. Он лежал на спине, в упор прошитый Ромкиной очередью, с открытыми темно-карими глазами, удивленно уставившимися на подошедших «вэвэшников». Самурский наклонился, выдернул из все еще сжимавшей руки чеченца «макаров», извлек обойму. Патронов в ней не было. Спрятал «ствол» себе в карман. У брошенного жилища, заросшего со всех сторон лебедой и крапивой, на всякий случай осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая когда-то была входом, проникли внутрь разрушенной хибары. В углу у потрескавшейся стены на земляном полу, давно заросшем сорной травой, на изодранной в клочья куртке лежал окровавленный пацан лет четырнадцати, здорово посеченный осколками. Правая рука выше локтя была туго перетянута поясным ремнем. Кисти не было. Вместо нее торчала раздробленная культя с обрывками кожи, нервов и артерий. Мальчишка был серьезно ранен, из полуоткрытых неподвижных глаз по опаленному лицу, по перемазанным исцарапанным щекам, оставляя грязные дорожки, медленно ползли слезы. Он лежал молча, только иногда издавал тихое нечленораздельное мычание и повизгивал как маленький слепой щенок, потерявший сиську матери. Из-под плотно прижатой к животу ладони сквозь набухший рваный свитер и тонкие пальцы сочилась грязная кровь вперемежку с экскрементами.

– Что, поиграл в войнушку, сопляк? – сказал сурово Кныш, обращаясь к раненому находящемуся в шоке подростку и внимательно окидывая хмурым взглядом из-под выгоревших бровей захваченные с боем «апартаменты».

– У них тут, видать, штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугасиков припасена и электропроводов целая бухта! Ребятишки, похоже, во всю здесь развлекались!

– «Зелененькие» заколачивают, прямо не отходя от дороги! – откликнулся Свят Чернышов, извлекая из кармана пачку «примы», и протягивая Эдику.

– Работенка, не бей, лежачего! – поддакнул Пашутин, закуривая.

Контрактник, кряхтя, присел на корточки и заглянул в лежащий рядом с фугасами мешок из-под сахара.

– Парни, кому для баньки мыла дать? – с усмешкой обратился Володька Кныш к солдатам, извлекая из мешка на божий свет четырехсотграммовую тротиловую шашку. – На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!

– Кныш, что с этим делать-то будем? – спросил Эдик, брезгливо сплевывая и кивая на раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.

– Я бы шлепнул гаденыша, чтобы не мучился! Сами смотрите! – подвел черту угрюмый сержант. – Пойду второго посмотрю, что за птица! Как никак, несколько раз стрелял в меня! Хорошо гад стрелял! Пульки впритирку прошли!

– С «макарова» палил, сука! – пробурчал вслед ему Танцор, склонившись и прикуривая от сигареты Пашутина.

– Укол надо бы сделать, – сказал бледный Ромка, обернувшись к товарищам.

– На хера, все равно кровью изойдет! – почувствовав сильную тошноту, Пашутин сморщился, отвернулся и сплюнул. – Лучше для своих ребят приберечь! Чем на всякую шушеру тратиться!

– Что, так и бросим? Святка?

– Что Святка? Что Святка? Ты чего ко мне пристал? – вспылил вдруг Чернышов. – Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!

– Только как бы потом тебе, Самурай, наши ребята п…дюлей не навтыкали! – добавил Пашутин. – Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне, гуманист выискался!

– Помрет, ведь, мальчишка!

– Послушай, ты, мать Тереза! Вот, этот чернявый пацан, полчаса назад дорогу минировал со своими подельниками, по которой ты и твои же ребята должны были ехать! Елага, Виталька Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо! Что теперь скажешь? А не ты ли, на прошлой неделе вместе со Стефанычем «двухсотых», саперов подорвавшихся на фугасе, в вертушку загружал?

Ромке сразу же вспомнился тот пасмурный октябрьский день, тогда на «проческе» они с Приваловым обнаружили убитого заминированного солдата.

На убитого младшего сержанта за разрушенной фермой первыми наткнулись рядовые Самурский и Привалов, когда осматривали развалины. Он лежал на битом кирпиче, плотно прижавшись щекой к красному крошеву, словно вслушивался, что же там такое делается глубоко под землей. Левая сторона лица и торчащая из-под воротника бушлата шея были в запекшейся крови: у солдата боевики отрезали ухо. На нем поверх бушлата был выцвевший «броник» с номером «43», выведенным когда-то белой краской; рядом сиротливо валялась каска, будто шапка нищего для подаяния, оружие и разгрузка отсутствовали. «Вэвэшники», настороженно оглядываясь по сторонам, сначала прошли вперед, потом, убедившись, что опасности нет, вернулись к мертвому.

– Давно лежит. Чуешь душок. Да и пухнуть начал, – констатировал Ромка, доставая из кармана сигареты и закуривая.

– Может перевернем?

– Зачем?

– Посмотрим, что за пацан!

– Привал, чего тебе вечно неймется? Тебе что, делать нечего? Так не видать? Не насмотрелся еще на мертвяков? Мне же эти смотрины вот уже где! – Ромка провел себе ладонью по горлу. – По ночам задрючили. Дальше уж некуда. В психушку пора!

– Может, кто из наших?

– Не, не похоже. Если бы был из наших, мы бы знали. Скорее «махра», но уж точно не «контрабас».

Из-за ближнего к ним коровника с обвалившейся наполовину кровлей показались Головко, Чернышов, Секирин и Виталька Приданцев с кобелем Караем.

– Кого нашли, мужики?

– Пехоту!

– С чего ты взял, что это «махор»?

– Куда его куснуло? Что-то не врублюсь! – полюбопытствовал рядовой Секирин, присев на корточки и рассматривая убитого.

Вдруг кобель, ткнувшись носом в убитого, занервничал, засуетился, не находя места, заскулил и сел, преданно уставившись на проводника.

– Парни! Мина! Все назад! – испуганно завопил Виталь, отчаянно дергая за поводок Карая, тот же упорно не хотел трогаться с места. Все уже давно привыкли, что кобель не миннорозыскная собака, и сейчас были поражены его неадекватным поведением. Карай же, наоборот, почуяв запах тротила, вспомнил всю былую науку, которой его пичкали в части. Солдаты в страхе сыпанули в разные стороны от трупа.

– Секира и Танцор! Ну-ка, дуйте за саперами! – распорядился контрактник Головко.

Через минут двадцать пять, на уляпанной «по уши» рыжей грязью «бэхе» со старшим прапорщиком Стефанычем и Секириным на броне прикатили саперы. Недовольного коренастого сержанта со злыми, как у киношного злодея, глазами сопровождал рядовой, наверное, стажер. Приказав всем убраться подобру-поздорову подальше в укрытие, они, напялив на себя «броники» и «сферы», подошли к убитому. Посовещавшись, обвязали солдату ноги и подцепили «кошкой», которой вырывают мины из земли. Размотав шнур, залегли за кучей битого кирпича, оставшегося от былой стены дома. Тянуть лежа было неудобно, да и вес младшего сержанта был довольно приличным. С трудом протащив его метра три, поднялись, не спеша направились к нему.

– Странно, – пробурчал озадаченный сержант, осматривая грунт. – Ничего! По нулям! Лень, дай-ка щуп! За мной не иди, я сам!

Миновав убитого, он подошел к тому месту, где тот только что лежал и принялся щупом тщательно исследовать землю. Флегматичный напарник с миноискателем присел на корточки чуть поодаль, в метрах восьми. Ромка с товарищами с интересом наблюдали за действиями саперов из надежного укрытия.

Сержант вдруг на что-то наткнулся, отложив в сторону щуп, стал осторожно пальцами разгребать землю и вскоре он извлек на божий свет «ПМН» в пластмассовом корпусе. Передал смертоносную находку товарищу и продолжил опасную работу.

Вдруг земля вздыбилась… Мощный взрыв разметал саперов в стороны, разлетевшимися осколками поранив уцелевшие стены разрушенного дома, подняв огромное облако удушливой пыли…