Я сел. Постукивая пальцами по колену, ждал.

— Прошу вас. Пожалуйста. Вы бы могли найти Расти, если бы отец захотел.

Этим меня тоже не проймешь. Кивнув, я спросил:

— Когда он уехал?

— Месяц назад, как-то после обеда. Просто уехал на машине, без единого слова. Машину потом нашли где-то в частном гараже.

— Кто?

Теперь она была сама любезность. Все тело расслабилось, она улыбнулась мне, торжествуя.

— Значит, он вам не сказал. — Голос ее победно зазвенел, словно она обвела меня вокруг пальца. А может, обвела?

— Нет, почему же? Он говорил о мистере Рейгане. Но пригласил он меня не из-за него. Вы это хотели от меня услышать?

— Мне безразлично, что я от вас услышу.

Я снова встал.

Она молчала. Я шагнул к высоким белым дверям. Оглянувшись, увидел, что она, закусив губу, терзала ее зубами, как щенок туфлю.

Когда я спустился в холл, немедленно откуда-то вынырнул дворецкий с моей шляпой. Я нахлобучил ее, пока он отпирал двери.

— Вы ошиблись. Миссис Рейган не хотела говорить со мной.

Склонив седую голову, он вежливо ответил:

— Сожалею, сэр. Я нередко ошибаюсь.

Двери за мной закрылись.

Я стоял на площадке перед входом, затягиваясь сигаретой, разглядывая деревья, доходившие до высокого железного забора, опоясывающего усадьбу. Автомобильная дорожка шла вдоль каменного фундамента ограды к открытым железным воротам. За ними открывался вид на безлюдную местность в несколько миль. Вдали на горизонте, уже на самом нефтяном поле, четко вырисовывалось несколько старых деревянных вышек, с помощью которых Стернвуды выкачали свое состояние. Большая часть нефтяного поля была очищена и предназначалась под общественный парк — Стернвуд подарил его городу. Но часть скважин еще действовала: выдавала пять-шесть баррелей нефти ежедневно. Сами хозяева поселились на холме, чтобы не дышать нефтью и гнилью застоявшейся воды, но из высоких окон каждую минуту могли любоваться тем, с чего начиналось их богатство. Если хотелось. Не думаю, однако, чтобы им хотелось.

Спускаясь по ступеням с террасы на террасу, я подошел к воротам, за которыми оставил машину. В горах прокатился гром, небо там было иссиня-черным. Надвигался ливень. В воздухе уже чувствовалась влажность, и, прежде чем выехать, я поднял верх.

Ноги у нее были изумительные, надо отдать должное. Хорошенькая парочка — она и ее отец. Скорее всего, он меня только прощупывал; его поручение — это работа для адвоката. Разве что здесь кроется нечто, не заметное с первого взгляда.

Я поехал в городскую голливудскую библиотеку и просмотрел пухлый справочник «Редкие первоиздания». Уже через полчаса мне потребовался перерыв на обед.

А.К. Гейджер зарабатывал на жизнь в высоком доме на северной стороне бульвара Лас Пальмас. Вход располагался между выступающими витринами, сквозь которые магазин не просматривался. В витринах была выставлена куча восточной дребедени, о ценности которой не мне судить, ибо из древностей я не коллекционирую ничего, кроме неоплаченных счетов. Через входную дверь внутрь магазина тоже не заглянуть. Рядом находилось миленькое ювелирное заведение с продажей в рассрочку. В дверях, со скучающим лицом, раскачиваясь на пятках, стоял хозяин — высокий и красивый еврей-блондин в темном костюме, правую руку его украшал перстень с бриллиантом каратов в девять. Когда я завернул в заведение Гейджера, ювелир чуть насмешливо, понимающе улыбнулся.

Дверь за мной мягко затворилась, я шагнул на толстый голубой ковер. Здесь было несколько голубых кожаных кресел со стоячими пепельницами, на хрупких подставках лежали две-три книги в роскошных кожаных переплетах. Другие такие же издания красовались в витринах. Прекрасный товар для богатых снобов, которые покупают его на метры, чтобы было где поставить свой экслибрис. В глубине комнаты сооружена деревянная перегородка с дверкой посредине. В углу возле перегородки за маленьким письменным столом с резной деревянной лампой сидела женщина в черном платье.

Неторопливо поднявшись, она поплыла ко мне. Ноги голливудского стандарта, и в походке было нечто, чего не увидишь в книжных магазинах. Пышноволосая пепельная блондинка с зеленоватыми глазами, загнутыми ресницами и огромными клипсами из черного янтаря. Ногти покрыты серебряным лаком. Несмотря на эффектный фасад, впечатление знатока литературы она не производила.

Приблизившись, девица откровенно продемонстрировала свои прелести, что наверняка вызвало бы панику на банкете бизнесменов. Склонив к плечу голову, кокетливо поиграла локонами. Улыбка была искусственной, но при натяжке ее можно было счесть и милой.

— И что же? — спросила она.

Лицо мое скрывали темные очки. Изменив голос, я зачастил фальцетом:

— Нет ли у вас «Бен-Гура» 1860-го?

Ей удалось удержать рвущееся с губ: «Чего-о»? Она печально улыбнулась.

— Первое издание?

— Третье. С типографской ошибкой на 116-й странице.

— К сожалению, нет, — ответила она молниеносно.

— А «Шевалье Ожюбо» 1840-го? Весь комплект, разумеется.

— Мм… Тоже, нет, — резко ответила она, с трудом удерживая остатки улыбки.

— Но ведь вы продаете книги, не так ли? — вежливо удивился я.

Девица смерила меня взглядом. Уже без улыбки. Махнула серебряными ногтями в сторону витринок.

— А это что — грейпфруты? — спросила она ядовито.

— Ах это? Такие вещи меня совершенно не интересуют. Это же литографские дубликаты, их легко достать. Нет. Спасибо, нет.

— Понимаю. — Она снова попыталась улыбнуться, подавив раздражение. — Может, мистер Гейджер… но его сейчас нет.

Она внимательно разглядывала меня. О библиофильских изданиях девица знала столько же, сколько я об управлении блошиным цирком.

— Он, наверно, придет позже?

— Боюсь, очень поздно.

— Жаль. Очень жаль. Я, пожалуй, посижу у вас и выкурю сигаретку в одном из этих уютных кресел. После обеда я свободен. Можно подумать, подготовиться к лекции по тригонометрии.

— Да. Д-да, конечно.

Усевшись в кресло, я прикурил от круглой никелированной зажигалки, лежавшей на пепельнице. Девица еще постояла, с озабоченным видом покусывая нижнюю губу. В конце концов она кивнула и тихонько возвратилась к своему столу в углу. Однако из-за лампы поглядывала на меня. Удобно вытянув скрещенные ноги, я зевнул. Серебряные ноготки потянулись было к телефону, но, не дотронувшись, забарабанили по столу.

Минут пятнадцать было тихо. Потом открылась дверь, и осторожно вошел верзила с тросточкой и длинным носом. Тщательно прикрыв дверь, он прошествовал к столу и положил на него пакет. Достал бумажник из тюленьей кожи с золотыми уголками и что-то показал блондинке. Та нажала кнопку на столе. Верзила подошел к дверце в деревянной перегородке и скользнул внутрь.

Докурив сигарету, я взялся за вторую. Минуты тянулись одна за другой, нарушаемые воплями автомобильных клаксонов с улицы. Прогрохотал мимо большой красный трамвай. Прозвучал гонг светофора. Блондинка облокотилась на стол, закрыв лицо руками, наблюдая за мной сквозь пальцы. Дверь в перегородке отворилась, оттуда выскользнул верзила. В руках у него был сверток, похожий на книгу. Подойдя к столу, заплатил. Удалился так же осторожно, как пришел — ступая на цыпочках, дыша ртом, а проходя мимо меня, бросил косой, но острый взгляд.

Поднявшись и кивнув на прощанье блондинке, я вышел следом. Верзила пошел на запад, поигрывая тросточкой, и следить за ним не составляло сложности. Пиджак крикливой расцветки портной снабдил устрашающе широкими плечами, отчего шея казалась особенно тонкой, а голова при ходьбе подпрыгивала. Так мы прошагали с полквартала. У светофора я его нагнал и подставился. Верзила разглядел меня краем глаза и тут же отвернулся. В следующем квартале мой пижон поднапрягся и к перекрестку имел преимущество метров в двадцать, а там свернул направо. Прошагав вверх по улице так метров 30, он остановился и, повесив тросточку на руку, не спеша достал кожаный портсигар. Чиркнув спичкой, он оглянулся и увидел меня. Казалось, кто-то дал ему пинка под зад — только разве пыль не взвилась, когда он, постукивая тросточкой, помчался дальше. Опять свернул налево, и когда я подоспел на угол, он успел пробежать с полквартала. По его милости грудь моя ходила ходуном. Улица была тихая, зеленая, с одной стороны — каменная стена, с другой — несколько неизбежных бунгало.