Так что характер связи с Б. определенно не был для Ялуки X. таким уж «неестественным», как представляется по привычным нам сценариям. Но по ее сценарию роль «второй» жены не была чем-то само собой разумеющимся для дочери знатного рода, признававшего только «первые» роли. Тот факт, что она согласилась быть «младшей» женой, говорит не столько о ее отношении к будущему мужу, сколько бросает свет на ранг «старшей» жены, на Леонору Б. Несомненно, что Ялука X. была уверена в любви Йорга Б.; но куда важнее для нее была уверенность в том, что его жена отнесется к этой новой связи благосклонно. Только это позволяло ей ответить на ухаживания художника. Но в Леоноре Б. она нашла больше, чем понимание, — нашла дружбу, и дружба эта не прервалась даже после кровавого деяния, с помощью которого Ялука хотела не избавиться от Хельмута X., а обрести свободу для создания новой семьи.

Ты сам-то, Зуттер, хоть веришь в то, что написал тогда, с гудящей от бессонницы головой, между четырьмя и семью часами утра? Тут же все просто-напросто высосано из пальца, ты и часа не посвятил расследованию. Тебе ничего не было известно о структуре калмыцкой семьи, ты понадеялся на то, что суд и общественность знают об этом еще меньше, — и не ошибся. Только разыгравшаяся фантазия сделала тебя на несколько вдохновенных минут специалистом по Калмыкии. Убедительность твоих аргументов основывалась на том, что ты, когда они пришли тебе в голову, сам поверил в них — рядом не оказалось никого, кто раскрыл бы твой обман. Ялуке это наверняка было не с руки, Шпитцер предпочитал держаться за Дантовы образы страстных влюбленных, а Хельмут X. был мертв.

Если разобраться, Ялука обязана мягким приговором не только твоей фантазии, но и тому, в какой костюм ты ее нарядил. Если бы Ялука была тем, что ты из нее сделал, она в тебя первого всадила бы пулю. Ибо ты вел себя по отношению к ней как колонизатор, хуже того — как владелец зверинца в цирке, демонстрируя пораженной публике настоящую дикарку. Неудивительно, что Руфь не поверила твоему отчету о судебном процессе — и ты знаешь, почему никогда не рассчитывал на ее понимание.

То, что довелось Ялуке X. узнать во время допроса и в ходе судебного разбирательства — узнать из первых рук, услышать из уст любимого человека, — полностью разрушило ее представление о собственном положении. После всего услышанного жертва, которую она принесла, была не просто бессмысленной, а нелепой и — что еще хуже — смешной.

После первого дня процесса она попыталась лишить себя жизни. Свое спасение она, должно быть, восприняла как ужасную катастрофу и с тех пор не произнесла больше ни слова, ибо были разрушены координаты, в которых ее жизнь имела хоть какой-то — пусть даже и временный — смысл. Если сегодня и есть нечто, что помогает ей держаться с достоинством — так, как она держится на скамье подсудимых, — то это чувство, что лишь один-единственный человек не оставил ее в беде.

Человек этот — не ее возлюбленный. Это женщина. Леонора Б. нашла для Ялуки X. высокооплачиваемого адвоката — хотя, к сожалению, он так и не сумел продемонстрировать, чем хотел ей помочь. Возможно, он и в самом деле верил, что оказывает ей услугу, когда делал из нее калмыцкую Медею. К слепой страсти у нас относятся с сочувствием; как и к тому, что художник ведет себя в соответствии со своими собственными законами. За ним, как человеком богемы, признается право на особое поведение. Он свободен в своем искусстве и в своих любовных похождениях: партнерша сама виновата, если строит на этот счет иллюзии.

Но Ялука X. не заслуживает снисхождения по причине своей мнимой невменяемости. Она не рассчитывает на смягчающие обстоятельства. И не нуждается в наставлениях по поводу «упрямства» Хельмута X.; она разделяла его с ним, в этом она была и остается близка ему — как в момент его убийства, так и после него. Да и он не воспринимал увлечение жены как любовную интрижку. Для него это была полная катастрофа. Лань, «что любил он больше всего», как поется в песне, бросила его, и это его убило. Оставалось только сделать это в действительности, и ей хватило мужества и милосердия совершить этот акт.

Да, Зуттер, эту лань тебе не удалось отогнать и от Руфи.

Обязаны ли наши судьи принимать во внимание подобные варварские, «скифские» любовные отношения и правовые нормы? Нет, конечно, но им следует задуматься, прежде чем они вынесут свой собственный и совершенно иной приговор. Быть может, им стоило бы вспомнить о выдающихся произведениях нашей собственной литературы и предположить, что «Пентесилея»[15] пригодна не только для преподавания в школе. Суду вовсе не обязательно соглашаться с обстоятельствами, вынудившими Ялуку X. к убийству мужа, но воздать им должное в полном смысле этого слова он может, не в последнюю очередь из уважения к жертве. В глазах Ялуки X. ее муж был жертвой и меньшего не заслуживал.

На слове «жертва» Зуттер тоже надолго задержался взглядом.

Ялука X. видела выход для любого из участников сложившейся драматической ситуации — только не для своего мужа. Он с самого начала душой и телом встал на защиту своей жены, разумеется, по необходимости, ибо так складывались обстоятельства, но и в полном согласии со своим внутренним складом, со своим характером. Свидетели на суде говорили, что он человек добросовестный и любое дело привык доводить до конца. Если же появлялось нечто, не вмещавшееся в его представления о мире, он отказывался этот мир понимать и не знал, что делать. Его упорство и последовательность другие воспринимали как «тупое упрямство».

Упорство — достойная, но и неприятная черта характера. Хельмут X. не был создан для жизни, в которой он оказался лишним; он жил только ради любви своей жены, ради ее несокрушимости. То, что случилось с Ялукой X., в глазах Хельмута было смертельным ударом по его репутации, лишило его чувства собственного достоинства. Когда он потерял и то и другое, жена решила нанести ему последний удар — топором.

Мы отнюдь не призываем видеть в этом знак уважения к нему, если не сказать — последнего доказательства любви к нему. Но все говорит о том, что этот поступок соответствовал складу ее характера. Даже самый справедливый судья не смог бы вынести ей более жестокое наказание, чем то, которое она вынесла себе сама. Она человек образованный и не могла не знать, что своим поступком надолго, если не навсегда, лишает себя всякой надежды на жизнь с любимым — нет, с новым мужем. И все же она это сделала. И при этом верила, что, кроме Хельмута Х., ее поймет по меньшей мере еще один человек — Леонора Б.

И, как нам кажется, у нее были для этого основания. Но выступление на суде мужа Леоноры выбило почву у нее из-под ног. Она поняла, что ее возлюбленный хотя и относился к ней серьезно, но считал их связь временной. Именно из этого он и исходил, и оборот, который придала их отношениям позировавшая ему женщина, был для него как гром средь ясного неба. В том, что она натворила, он де совершенно не виноват.

После этих ее слов Ялука X. и попыталась повеситься в тюремной камере.

Для чего ее спасли? Надеемся, что для процесса, который оценит ее поступок по справедливости и не позволит ей избежать заслуженного наказания — заслуженного по нашим законам. Столкновение разных культур не должно остаться на этом процессе пустой фразой. В лице преступницы мы имеем отнюдь не человека, склонного к противоправным деяниям. Мы можем не принимать правил ее поведения, но в них есть своя потрясающая правота.

Он никогда не воспринимал свою связь с Ялукой «в трагическом свете», заявил на суде художник Б. Напротив, она, эта связь, носила сугубо эстетический характер; в доказательство он ссылался на многих вполне уважаемых художников, приводя примеры внезапно вспыхивавшей любви между ними и их натурщицами. Случалось даже, утверждал он, что художники влюблялись в собственные творения. Тут он почему-то вспомнил о птицах, которые набрасывались на фрукты, очень правдоподобно нарисованные греческим художником Апеллесом. Правда, до присутствующих в зале суда не сразу дошел смысл сказанного, но господин Б. не поскупился на объяснения. Еще бы: они помогали ему снять груз с собственной души.