Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:

— Знаешь, я ведь еще не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.

Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:

— Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролет.

— Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.

Курце фыркнул:

— Нужна мне его благодарность!

Приготовившись схлопотать, я осторожно спросил:

— Между прочим, почему ты сделал это? Не вытащи ты его, получил бы около четверти миллиона дополнительно.

Оскорбленный Курце уставился на меня. Лицо его заливала краска гнева.

— Ты что, считаешь меня кровожадным убийцей?

Да, именно так я и думал раньше, но говорить об этом не стоило.

— И ты не убивал Паркера или Альберто Корсо и Донато Ринальди?

Лицо его побагровело.

— Кто сказал, что я это сделал?!

Я указал пальцем на койку, где все еще спал Уокер.

— Он и сказал.

Я думал, Курце хватит удар. Челюсти его сжались, он буквально онемел, не в силах вымолвить ни слова. Я все-таки договорил:

— По словам нашего друга Уокера, ты завел Альберто в ловушку на скале, а потом столкнул его, ты размозжил голову Донато, ты выстрелил в затылок Паркеру во время перестрелки с немцами.

— Маленький ублюдок, — процедил Курце. Он стал подниматься. — Я загоню эти лживые обвинения обратно в его поганую глотку.

Я придержал его.

— Постой, не горячись. Давай вначале разберемся. Я бы хотел услышать твой рассказ о том, что случилось тогда. Понимаешь, события прошедшей ночи заставили меня кое-что пересмотреть. Я подумал, зачем же тебе спасать Уокера, если ты такой, каким он тебя изобразил. На этот раз я хочу узнать правду.

Он медленно опустился и уставился в стол. Наконец заговорил:

— Альберто погиб по несчастной случайности. Я пытался спасти его, но не смог.

— Я верю тебе… после вчерашней ночи.

— О Донато я ничего не знаю. Помню, мне почудилось что-то странное в его гибели. Непонятно было, зачем Донато понадобилось лезть на скалы. Ему этого удовольствия хватало, когда Граф гонял нас по горам с заданиями.

— А Паркер?

— Я не мог убить Паркера, даже если бы хотел, — сказал он потухшим голосом.

— Почему не мог?

Он отвечал вяло:

— Мы с Умберто, как всегда, устроили засаду. Умберто разделил нас на две группы, они засели с разных сторон долины. В итоге засада провалилась, и каждая из групп добиралась в лагерь самостоятельно. И только вернувшись в лагерь, я узнал, что Паркер убит.

Он потер подбородок.

— Так это Уокер сказал тебе, что Паркеру стреляли в затылок?

— Да.

Он посмотрел на свои руки, лежавшие на столе.

— Уокер мог сделать это сам, понимаешь, это вполне в его духе.

— Знаю, — сказал я. — Ты как-то сказал мне, что из-за Уокера дважды во время войны оказывался в трудном положении. Когда это произошло? До того, как вы спрятали золото, или после?

Он задумался, насупив брови, пытаясь восстановить в памяти события тех далеких дней.

— Я помню один случай, когда Уокер отослал несколько человек из кювета, хотя никто ему это не поручал. Действовал он как посыльный Умберто и объяснил потом, что неправильно понял его задание. Я со своей группой тоже участвовал в этой операции, и фактически Уокер оголил мой левый фланг. — Глаза Курце потемнели. — В результате двое моих ребят погибли, а я чуть не получил штык в спину. — Лицо его исказилось при этом воспоминании. — Операция проходила после того, как мы схоронили золото.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Я осторожно сказал:

— Предположим, он мог выстрелить Паркеру в затылок или ударить камнем по голове Донато и изобразить это как несчастный случай во время подъема на скалу. Но тебя он, вероятно, слишком боялся, чтобы напасть в открытую или исподтишка. Знаешь, ведь ты можешь запугать кого угодно. А не пытался ли он сделать так, чтобы немцы убили тебя?

Лежащие на столе руки Курце сжались в кулаки.

— Он всегда боялся тебя, Кобус, он и сейчас боится.

— Magtig, теперь у него есть для этого основания, — взорвался Курце. — Донато вывел нас из лагеря военнопленных. Донато остался с ним на склоне горы, пока вокруг рыскали немцы. — Он посмотрел на меня глазами полными боли. — Каким же человеком надо быть, чтобы пойти на такое?!

— Надо быть Уокером, — сказал я. — Думаю, теперь мы должны поговорить с ним. Мне не терпится узнать, что он готовил для нас с Франческой.

На лице Курце появилось жесткое выражение.

— Да, пожалуй, пора прервать его lekker slaap.[14]

Он поднялся в тот момент, когда Франческа вошла с подносом, уставленным чашками. Увидев лицо Курце, она застыла в нерешительности.

— Что случилось?

Я взял у нее из рук поднос и поставил его на стол.

— Мы собираемся поговорить с Уокером. Тебе стоит пойти с нами.

Но Уокер уже проснулся, и по выражению его лица я понял, что он в курсе происходящего. Он выскочил из койки и попытался обойти Курце, но тот замахнулся на него.

— Подожди, — сказал я и схватил Курце за руку. — Мы ведь собирались поговорить с ним.

Курце с трудом совладал с собой, и я отпустил его руку.

— Курце считает тебя лжецом, — обратился я к Уокеру. — Что скажешь?

Глаза его бегали, он бросил на Курце испуганный взгляд и тут же отвел глаза.

— Я не говорил, что он кого-то убивал. Я этого не говорил.

— Действительно, не говорил, — согласился я, — но ты очень прозрачно намекал на это.

Курце тихо ворчал, но сдерживался. Я спросил:

— Так как же было на самом деле с Паркером? Ты сказал, что рядом находился Курце, когда его застрелили. Курце утверждает, что его там не было.

— Этого я тоже не говорил, — ответил Уокер мрачно.

— Ты действительно отъявленный лжец, — убежденно сказал я. — У меня хорошая память, в отличие от тебя. Я предупреждал в Танжере, что будет, если ты когда-нибудь обманешь меня, поэтому берегись! А теперь я хочу услышать правду — был Курце рядом с Паркером, когда его убили?

Повисло долгое молчание.

— Ну, так был он рядом? — требовал я ответа.

Наконец его прорвало.

— Нет, не был, — взвизгнул он. — Я выдумал это. Его там не было, он был на другой стороне долины.

— Кто же тогда убил Паркера?

— Немцы, — отчаянно кричал он, — это были немцы… Я говорил тебе, что это были немцы.

Трудно было, конечно, ожидать, что Уокер сознается в убийстве, но выражение лица выдавало его. У меня не было причин щадить его, поэтому я сказал Курце:

— Это из-за него Торлони напал на нас.

Удивленный Курце проворчал:

— Каким образом?

Я рассказал ему о портсигаре, а потом повернулся к Уокеру:

— Прошлой ночью Курце спас тебе жизнь, но, ей-богу, лучше бы он дал тебе утонуть. Сейчас я уйду, и пусть он делает с тобой, что хочет.

Уокер поймал мою руку.

— Не оставляй меня, — взмолился он.

Он всегда боялся, что это может случиться, что никого не окажется между ним и Курце. Он специально очернил Курце в моих глазах, чтобы иметь союзника в давнем поединке с ним, но теперь я был на стороне Курце. Уокер боялся физической расправы, ведь свои убийства он совершал из засады, а Курце для него был воплощением насилия.

— Пожалуйста, — хныкал он, — не уходи.

Уокер перевел взгляд на Франческу, в глазах его была страстная мольба. Она отвернулась, не проронив ни слова, и поднялась по трапу в кокпит. Я стряхнул его руку и последовал за ней, закрыв за собой люк.

— Курце убьет его, — прошептала она.

— Разве у него нет такого права? — возразил я. — В общем-то я не сторонник личной расправы, но в данном случае готов сделать исключение.