Мой взгляд наткнулся на ялик, все еще принайтованный к крыше каюты, и тут Курце вдруг произнес:

— А знаешь, там еще много золота осталось внизу. — Он никак не мог оторваться от киля.

— К черту золото, — сказал я, — давай добудем ялик.

Мы перерезали найтовы, и ялик упал в море, правда, я предусмотрительно привязал к нему линь. Он плавал вверх дном, но это меня не беспокоило — ялик мог оставаться на плаву в любом положении. Я сполз по палубе в море и выправил его. Затем достал черпак, который оказался на месте, и начал вычерпывать воду.

Едва успев закончить, услышал крик Франчески:

— Меткаф! Меткаф плывет!

Пока я карабкался наверх, катер подошел совсем близко, шлепая со скоростью восемь узлов, которой Меткаф всегда отдавал предпочтение в плохую погоду. Поскольку на этот раз мы и не собирались убегать от него, то вскоре уже могли переговариваться.

Из рубки вышел Меткаф и крикнул:

— Бросить вам линь?

Курце махнул рукой, и катер осторожно приблизился. Меткаф раскрутил над головой веревочное кольцо. Первая попытка оказалась неудачной, но второе кольцо Курце поймал и съехал вниз по палубе, чтобы привязать линь к обломку мачты, Я отрезал две длины и закрепил их в виде петель на веревке, которую бросил Меткаф.

— Мы подойдем к ним в ялике, подтягиваясь на лине, — сказал я. — Ради Бога, не выпустите петли из рук, иначе нас унесет в море.

Спустившись в ялик, мы стали подтягиваться к фэамайлу. Дело само по себе не особенно трудное, но мы замерзли, вымокли и устали, а в таком состоянии легко совершить ошибку. Меткаф помог Франческе подняться на борт, затем поднялся Курце. Мне он швырнул линь:

— Привяжи к ялику, может, пригодится.

Выполнив его приказ, я забрался на палубу. Меткаф шагнул ко мне с искаженным от гнева лицом и, схватив меня за плечи, заорал:

— Идиот… я говорил тебе, говорил, чтобы ты надежно установил киль! Говорил же я тебе в Рапалло о киле!

Он тряс изо всех сил, а я был слишком измучен, чтобы сопротивляться. Голова моя болталась из стороны в сторону, как у куклы, набитой опилками, и, когда он меня отпустил, я просто осел на палубу.

Меткаф повернулся к Курце.

— Сколько там осталось? — строго спросил он.

— Около четверти.

Он посмотрел на брошенную «Санфорд», в глазах его светилась решимость.

— Ее-то я не упущу. Бросать целую тонну золота!

Он крикнул что-то в рубку, и марокканец Моулей Идрис вышел на палубу. Меткаф быстро отдал ему приказания на арабском, затем прыгнул в ялик и подтянулся к «Санфорд». Идрис приладил к линю тяжелый трос и, когда Меткаф поднялся на корпус яхты, вытянул его.

Нас с Франческой это мало интересовало. Мы измучились до предела и желали только одного — остаться в живых и больше никогда не расставаться; дальнейшая судьба золота нас не волновала. Курце, однако, принимал живое участие в происходящем и помогал арабу закрепить трос.

Меткаф вернулся и сказал Курце:

— Ты прав, там около тонны осталось. Не знаю, как поведет себя эта развалина, если взять ее на буксир, но мы рискнем.

Когда фэамайл сделал разворот и трос натянулся, над бурным морем засияло солнце сквозь водяную пыль, и я оглянулся на «Санфорд», которая медленно тянулась на буксире. Кокпит был наполовину залит водой, но до носового люка вода не дошла…

— Господи! — вскричал я. — Ведь там же Уокер!

— Magtig! Я и забыл о нем!

Наверное, от удара он потерял сознание, когда яхта перевернулась, иначе мы бы услышали его крики.

— Смотрите! — вдруг воскликнула Франческа. — Там… в кокпите!

Крышка главного люка была выломана изнутри, и в проеме мелькнула голова Уокера. На него обрушилась хлынувшая внутрь яхты вода, руками он пытался ухватиться за комингс рубки, которого уже не было — Крупке снес его выстрелом. Потом напор воды загнал Уокера обратно в каюту, и он исчез.

Если бы Уокер пошел через носовой люк, он бы спасся, но даже в этот гибельный момент он обязательно должен был совершить ошибку! Главный люк остался открытым, вода вливалась внутрь, и «Санфорд» тонула!

Меткаф был вне себя от ярости.

— Идиот! — кричал он. — Я думал, что вы избавились от него. Он забирает с собой столько золота!

«Санфорд» погружалась в воду. Меткаф в полном отчаянии смотрел на яхту, голос его дрожал от бешенства.

— Глупец, проклятый идиот! — кричал он. — Ведь он портил все с самого начала!

Буксирный трос натягивался, и, чем глубже опускалась яхта, тем больше оседала корма фэамайла. «Санфорд» накренилась еще больше, когда сжатый воздух из отсека вышиб крышку носового люка, и стала тонуть все быстрее, так как и в это отверстие стала вливаться вода. Тянущая вниз нагрузка на корму фэамайла становилась опасной, и Меткаф, взяв из зажима топор, встал рядом с тросом. Он оглянулся на «Санфорд», видно, никак не мог решиться, но наконец взмахнул топором и с силой ударил. Трос лопнул, как натянутая струна, свободный конец скользнул в море — и корма катера подпрыгнула. Яхта еще больше накренилась и перевернулась. Когда она погрузилась и почти исчезла в бурном водовороте, случайный луч солнца коснулся киля, и мы увидели ослепительный блеск вечного золота. И больше ничего, только море.

Велик был гнев Меткафа, но, как и шквал, он скоро утих, и перед нами снова предстал мудрый и жизнерадостный Меткаф, философски принимавший удары судьбы.

— Жаль, — сказал он, — но что поделаешь! Золото пропало, и мы не в силах вернуть его.

Мы сидели в салоне фэамайла, державшего курс в Малагу, где Меткаф собирался высадить нас. Он дал нам сухую одежду, накормил, и мы почувствовали себя увереннее. Я спросил:

— Чем теперь займешься?

Он пожал плечами:

— Танжер вот-вот закроется, марокканцы приберут его к рукам. Думаю рвануть в Конго, там, похоже, что-то готовится.

Меткаф и такие, как он, несомненно «рванут» в Конго, подумал я. Черные вороны стаей слетаются на поживу, но Меткаф все-таки не такой черный…

— Может, объяснишь мне кое-что?

Он ухмыльнулся.

— А что ты хочешь знать?

— Во-первых, как ты вычислил нас во время первой встречи? Почему у тебя возникло подозрение, что мы направляемся за золотом?

— Дружище, какое подозрение? Я просто знал об этом.

— Когда ты успел узнать, дьявольское отродье?

— А когда напоил Уокера. Он вывалил мне всю историю о золоте, о киле… обо всем.

Значит, он все-таки разболтал, черт возьми! Я вспомнил, сколько трудов потратил, чтобы сбить Меткафа со следа, как ломал себе голову, изобретая всевозможные уловки, чтобы одурачить его. И все впустую!

— Я думал, вы уже избавились от него, — сказал Меткаф, — ведь с самого начала и до конца от него были одни убытки. Или спустили за борт, или еще что-нибудь в этом роде.

Я увидел улыбку на лице Курце и заметил:

— Возможно, на совести Уокера еще и убийство.

— Меня бы это не удивило, — согласился Меткаф, — он был жалким предателем по натуре.

Тут я вспомнил, что, возможно, и сам убил человека.

— Где Крупке? Что-то я его не вижу.

Меткаф хохотнул.

— Причитает в своей койке. У него вся рожа в занозах.

Я показал ему руку.

— Со мной он проделал то же самое.

— Вижу, — сказал Меткаф серьезно. — Только Крупке, наверно, ослепнет на один глаз.

— Так ему и надо, черт бы его побрал! — зло сказал я. — Это отобьет у него охоту целиться в людей.

Я еще не забыл, что Меткаф и его команда негодяев старались изо всех сил убить нас всего несколько часов тому назад. Но ссориться с Меткафом сейчас не с руки — как-никак мы находились у него на борту.

— Автомат был для нас полной неожиданностью. Ты чуть не подстрелил меня. — Меткаф показал на разбитый мегафон, лежащий на буфете. — Своим выстрелом выбил у меня из рук эту замечательную вещь.

Франческа спросила:

— А почему вы так заботились о моем муже? Взяли на себя столько хлопот?

— О, мне действительно стало не по себе, когда я увидел, какой удар нанес ему Хал, — серьезно ответил Меткаф. — Видите ли, я ведь знал, кто он такой и сколько от него будет вони. Я хотел, чтобы Хал отлил киль и выбрался из Италии, и мне нужно было предотвратить вмешательство полиции.