Он пришел на следующий день.

— Как себя чувствуешь, получше?

— Немного.

Он сел.

— Не возражаешь, если я закурю?

Он прикурил, потом посмотрел на сигарету с неодобрением.

— Я курю слишком много этой чертовщины. — Он протянул мне пачку. — Хочешь?

— Не употребляю.

— А откуда ты знаешь?

Я задумался на некоторое время. Саскинд терпеливо и безмолвно ждал.

— Нет, — сказал я, — нет, я не курю, я знаю это.

— Ну что ж, неплохое начало, — заявил он с каким-то яростным удовлетворением. — Значит, тебе кое-что о себе известно. Ну, а что ты вспомнишь в первую очередь?

Я сразу же ответил:

— Боль. Боль и качку. А еще то, что я был связан.

Саскинд пустился в подробные рассуждения по этому поводу, и мне показалось, что, когда он кончил, на его лице отразилось какое-то сомнение. Он спросил:

— Ты имеешь какое-нибудь представление о том, как ты попал в этот госпиталь?

— Нет. Я здесь родился.

Он улыбнулся.

— В твоем-то возрасте?

— А я не знаю, каков мой возраст.

— Ну, насколько мы можем судить, тебе двадцать три года. Ты попал в автокатастрофу. А об этом ты что-нибудь знаешь?

— Нет.

— Но ты, однако, представляешь себе, что такое автомобиль?

— Конечно. — Я помолчал. — А где произошла катастрофа?

— На дороге от Доусон-крика к Эдмонтону. Знаешь, где это?

— Знаю.

Саскинд погасил окурок.

— Эти пепельницы чертовски малы, — пробормотал он и закурил новую сигарету. — Хотел бы ты знать о себе немного больше? Конечно, это будет твое собственное знание о себе, но все же. Возьмем, к примеру, твое имя.

Я сказал:

— Доктор Мэтьюз звал меня Грант.

Саскинд осторожно заметил:

— Да, насколько мы знаем, это твое имя. Более точно: Роберт Бойд Грант. Что еще тебе хотелось бы знать?

— Так. А чем я занимался? Где я работал?

— Ты был студентом Университета Британской Колумбии в Ванкувере. Помнишь что-нибудь об этом?

Я покачал головой.

Он вдруг спросил:

— Что такое мофетт?

— Это отверстие в земле, через которое вырывается углекислый газ вулканического происхождения. — Я посмотрел на Саскинда. — Интересно, откуда я это знаю?

— Ты специализировался в геологии, — ответил он коротко. — А как звали твоего отца?

— Не знаю. А почему «звали»? Он что, умер?

— Да, — сказал Саскинд и быстро продолжал: — Предположим, ты отправился в Ивнинг-хаус, Нью-Вестминстер, что ты там ожидаешь увидеть?

— Музей.

— Есть у тебя братья или сестры?

— Не знаю.

— Какой политической партии ты симпатизируешь?

Я подумал, потом пожал плечами:

— Не знаю. Не знаю, интересует ли меня политика вообще.

Саскинд задавал десятки вопросов, словно расстреливая меня ими, и требовал быстрых ответов. Наконец он остановился и вновь закурил.

— Я буду с тобой говорить напрямую, Боб, во-первых, потому, что предпочитаю не скрывать от моих клиентов неприятные факты, а во-вторых, потому, что ты сможешь их принять. Потеря памяти в твоем случае носит, так сказать, личный характер, она касается только тебя. Все те знания, которые не имеют отношения к тебе как индивиду, такие, скажем, как сведения из геологии, географии, умение водить машину, у тебя сохранились целиком и полностью. — Он сбил пепел с сигареты над пепельницей. — Другие же, связанные с твоей биографией, отношениями с людьми, исчезли. Не только твоя семья начисто выпала из твоей памяти. Ты не можешь вспомнить никого из твоего прошлого: ни преподавателя по геологии, с которым ты занимался, ни лучшего друга в колледже. Словно кто-то внутри тебя взял и стер все это, как со школьной доски.

Я чувствовал, что убит. Что остается в жизни человеку моего возраста, когда он лишен всех человеческих связей — родственных и дружеских? Боже мой, даже врагов у меня не осталось, а человек, у которого нет врагов, просто ничтожество.

Саскинд ткнул меня своим толстым указательным пальцем.

— Не отчаивайся, парень. Мы ведь только начали. И потом — посмотри на все с другой стороны: найдется немало людей, которые душу бы заложили, чтобы иметь возможность начать жизнь заново. Я тебе кое-что объясню. Подсознание — любопытная вещь. У него есть своя логика поведения, с виду довольно странная, но вполне определенная, и работает она по строго определенным правилам. Наша задача — эти правила вычислить. Мы с тобой проведем несколько психологических тестов, и тогда, я думаю, мне удастся понять, как привести тебя в порядок. Тем временем я попробую покопаться в твоем прошлом, вдруг мы что-нибудь обнаружим в этом направлении.

— Саскинд, каковы шансы?

— Я тебя не буду обманывать, — сказал он. — Не вдаваясь в детали, замечу только, что твой случай — не простая потеря памяти. О тебе надо книгу писать, что я со временем и сделаю. Смотри, Боб. Некто получает удар по голове. Происходит потеря памяти, но ненадолго. Через пару дней, в худшем случае, через пару недель, все приходит в норму. Это обычное дело. Но бывают случаи посерьезнее. Недавно мне пришлось иметь дело с восьмидесятилетним стариком, которого сбили с ног на улице. На следующий день он пришел в госпиталь, и выяснилось, что он потерял год своей жизни. Он ни черта не мог вспомнить из того, что произошло с ним за весь год до этого.

Он помахал сигаретой перед моим носом.

— Это случай полной потери памяти. Частичная же, выборочная потеря, как у тебя, встречается нечасто. Ну, а как пойдет восстановление памяти, в обоих случаях предсказать трудно. К сожалению, с частичной потерей мы сталкиваемся гораздо реже и потому знаем о ней меньше. Я был бы счастлив уверить тебя, что память вернется к тебе через неделю, но я этого не сделаю, потому что сам ничего не знаю. Все, что мы можем, — продолжать работать. И вот мой тебе совет: прекрати переживать по этому поводу и сосредоточься на чем-нибудь другом. Как только позволит состояние твоих глаз, я принесу кое-какие книги, и ты вновь станешь трудиться. Когда снимут бинты с рук, начнешь писать. Имей в виду, парень, что через двенадцать месяцев тебе предстоит сдавать экзамены.

Саскинд заставлял меня работать, и если я ленился, мне крепко доставалось от него. Он становился прямо-таки ядовитым, если считал, что это на пользу дела. После снятия бинтов он тыкал меня носом в книги и устраивал мне всякие тесты — на интеллект, на личность, на призвание. Результаты как будто его удовлетворяли.

— А ты не дурак, — объявлял он, размахивая пачкой листков. — Сто тридцать три балла по системе Векслера-Бельвью — не так уж плохо. Мозги у тебя есть, так что давай шевели ими.

Все мое тело было иссечено шрамами, особенно на груди. Новая кожа на руках была неестественного розового цвета. Когда я касался лица, пальцы ощущали неровные борозды.

Однажды доктор Мэтьюз в сопровождении Саскинда зашел проведать меня.

— Нам надо поговорить с тобой, Боб, — сказал он.

Саскинд ухмыльнулся и мотнул головой в сторону Мэтьюза.

— Серьезный малый вот этот. С ним шутки плохи.

— Дело в самом деле серьезное, — сказал Мэтьюз. — Боб, ты должен принять решение. Я сделал для тебя все, что мог. С глазами у тебя все в порядке, но все остальное… Тут я бессилен. Я не гений, а всего лишь обыкновенный больничный хирург, специализирующийся на пересадке кожи.

Он помедлил, явно подыскивая слова.

— Ты никогда не интересовался, почему здесь нет зеркал?

Я покачал головой, и тут влез Саскинд.

— Наш Роберт Бойд Грант человек очень непритязательный. Хочешь увидеть себя, Боб?

Я приложил руки к щекам, пальцами ощутил грубую шероховатость кожи.

— Не знаю, не думаю, — сказал я, чувствуя, что меня начинает трясти.

— Все же я советую тебе это сделать, — сказал Саскинд. — Это жестоко, но зато поможет тебе принять решение.

— Ладно, — ответил я.

Саскинд щелкнул пальцами, и сестра, стоящая рядом с ними, вышла из палаты. Она вернулась почти сразу же с большим зеркалом, которое положила на столик стеклом вниз. Затем она снова вышла и закрыла за собой дверь. Я посмотрел на зеркало, но не пошевелился.