Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:

— Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься — он же без сознания. Потерпи до утра.

Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.

— Говорил я тебе. — Он перешел на яростный полушепот. — Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!

Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.

— Выясним все завтра, — сказал я, — сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.

— Я из него душу вытрясу, — с угрозой прошипел Курце. — Истинная правда!

— Оставь его в покое, — сказал я резко. — У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. — Курце только фыркнул. — Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.

Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:

— Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.

Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.

На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.

— Голова, — простонал он, сжимая руками виски.

Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.

— Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? — Он яростно встряхнул Уокера. — Что ты ему сказал?

Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:

— Полегче. Дай я сам поговорю с ним.

Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:

— Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить — с Меткафом!

Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.

— Вспомни, ты говорил ему про золото?

— Нет, — закричал Уокер, — нет, не говорил!

Я спокойно продолжал:

— Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.

Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.

— Ничего не помню, — сказал он, — пустота. Ничего не помню.

Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.

Полный провал в памяти — один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле — алкоголиком и неприятным типом.

Меткаф — человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.

— Что было, то было, — сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. — Посмотри на меня, — потребовал я.

Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.

— Думаю, ты говоришь правду, — ледяным тоном произнес я. — Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?

Он кивнул.

— Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия — и ты покойник.

Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:

— А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.

Курце взмолился:

— Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.

— Все, кончено, — нетерпеливо сказал я. — Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.

— А как же Меткаф?

— Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.

— Какой фестиваль?

— Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.

— Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, — проговорил Курце.

— Оставь Меткафа в покое, — сказал я. — Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет — здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.

Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.

Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:

— Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.

— Что за черт! — воскликнул я.

Меткаф ведь ушел очень рано — у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».

— Печи? — первое, что спросил я.

Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали — контейнеры с тяжелыми трансформаторами — были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.

Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.

— Может, это марокканец проявил любопытство? — предположил я.

Курце выругался.

— Если он сует нос, куда его не просят, я швырну его за борт.

Я поднялся на палубу. Марокканец сидел на том же месте.

— Мистер Меткаф? — спросил я.

Он показал рукой на стоявший в гавани фэамайл. Я спустил ялик и поплыл к нему.

Меткаф встретил меня вопросом:

— Как Уокер?

— Полон раскаяния, — ответил я, наблюдая, как Меткаф пришвартовывает мою лодку. — Жаль, что все так получилось. Его будет мутить как собаку, когда мы поплывем.

— Вы уходите? — удивился Меткаф.

— Я не успел сказать тебе об этом вчера. Берем курс на Испанию. — Я выдал ему заготовленную байку, а напоследок сказал: — Не знаю, зайдем ли на обратном пути. Уокер, конечно, вернется, а мы с Курце пройдем вдоль восточного побережья и домой, в Южную Африку.

Я думал, что мои слова звучат убедительно.

— Очень жаль, — ответил Меткаф, — я надеялся, что ты спроектируешь для меня ялик.

— Знаешь что, я напишу в Кейптаун и дам верфи поручение выслать тебе комплект «сокола». За мой счет, конечно. Тебе останется оплатить транспортные расходы.

— Ну спасибо, очень мило с твоей стороны.

Мне показалось, что он доволен.

— Рад, что могу отблагодарить тебя за гостеприимство.