— Так ведь почти все болезни всегда проходят. Даже которых лечить не умеем. Вот ведь грипп проходит. А если мы в силах ускорить выздоровление — надо ускорить.

— Пожалуйста. Прикажите. Сделаю.

— Да не хочу я приказывать. Ты ведь врач. Должен думать сам, что лучше.

— Ну а если думать, предпочитаю, чтоб на моих больных не экспериментировали.

— Это, милый мой, эксперимент лишь для тебя. А мы этим методом уже сотни больных вылечили.

— Я ж и говорю: прикажите — сделаю.

— Ну чего ты упорствуешь? Да ты пойми, негативист, экспериментировали мы раньше. На себе. Мы тут все себе вначале в артерии вводили. Так что, пожалуйста, не строй из себя героя-противленца. Приказать я еще успею.

— Не понимаю, почему чуть что — надо тыкать в артерию. Почему нельзя использовать старые методы? Вы здесь сотни больных этим методом излечили, а мы по-старому — тысячи, наверное. Подождать пару дней, если будет плохо — тогда давайте.

Я смотрю через открытую дверь палаты на больную. Вот ведь была уже почти дома, и... раз — на три недели.

Можно ее и пожалеть, конечно. Не колоть в артерию. Так ведь в три раза дольше.

— Ведь мы же дни теряем, — я опять начинаю втолковывать, но уже злюсь. Нельзя злиться: я же педагог. — Пока болезнь свежа — действие лучше...

— Но ведь в артерию вводим, не в вену.

Противник отступил на заранее подготовленные позиции. Надо развивать успех. Бить по отступающему. Зайти с флангов. Окружить, смять и в плен взять. Вот лишь бы не истребить.

— А артерии бояться не надо. В вены мы тычем когда надо и не надо. А вена более ранима. В ней скорость кровотока меньше. В ней чаще воспаления, чаще тромбы. Но этого ты не боишься — привык.

— Может быть, все же лучше по старому римскому закону: Festina lente — «Спеши медленно»?

— Да пойми же! Болит у нее. Да к тому же она видела себя уже дома! Боли-то пройдут сразу. Больной легче станет — с р а з у!

— Ну что ж. Прикажите. Сделаю.

Я разозлился. И пошел.

Сестре:

— Подавайте в перевязочную.

Пока больную привезли в перевязочную, я развел препарат. Набрал его в шприц.

Больная лежит. Смотрит испуганно. Конечно, я напрасно разводил дискуссию. Она видела издали, что мы спорим. Хоть и не слышала о чем. Да ведь больным слышать и не надо. Они всегда что-то чувствуют! Ну не всегда. Или, в крайнем случае, что-нибудь додумают. Придумают. Еще хуже.

Так. Вот бедро переходит в живот. Вот паховая складка. А вот и пульсирует.

— Видишь? Здесь пульсирует.

— А я знаю где.

— Фиксирую артерию двумя пальцами.

— Я знаю, босс.

— Не язви, а смотри... Сейчас я вас уколю. Не бойтесь. Обычный укол.

— А я и не боюсь, — храбрится больная, а сама, конечно, боится. Я ж вижу. Напрасно мы с ним сейчас разговаривали там.

Иголку воткнул. Пульсирует иголка. Значит, на артерии. Так. Рраз!

Из иголки пульсирующим фонтанчиком бьет струйка крови.

— Шприц, пожалуйста. Сейчас в ноге вы почувствуете жар. Но он быстро пройдет.

— Ой! Ой! Горячо очень!

— Сейчас пройдет. До десяти сосчитайте...

Он смотрит на меня торжествующе.

— Прошло уже. Не горячо.

— А нога болит?

— Не пойму. Вроде меньше. Нет, вроде не болит.

Теперь я смотрю на него торжествующе.

— Пощупай ногу,— я ему доктринерски.

Щупает.

— Больно?

— Нет.

— Здесь?

— Нет.

— А так?

— Нет.

Я:

— Заклейте и отвезите больную.

Сейчас надо молча уйти.

Уходя:

— Большой повязки не надо. Можно увозить больную.

Через год.

Он выходит из перевязочной. За ним больная.

— Ты что делал?

— В артерию вводил.

— Кому?

— А вот ей.

— Так что же она пешком идет?!

— А ничего не бывает. Я уж сколько делал — и ничего. Идут пешком.

— Да ты что?! Так уж мы много делаем! Нельзя после этого пускать пешком. Надо же осторожность соблюдать.

— Да говорю ж, ничего. Чего зря-то осторожничать? Я себе когда ввел — сразу же пошел на операцию. Даже побежал. И стоял на операции долго. И ничего.

Или я его тогда «истребил»?

Или у него опять появился опыт?

1964 г.

Если болит живот, я ставлю грелку. Так меня с детства приучили. Но в этот раз грелка не помогла. Боли почему-то стали больше. Я решил было еще потерпеть, однако становилось все хуже и хуже.

Врач, который меня осмотрел, сказал, чтобы я не беспокоился, что у меня пустяки — простой аппендицит.

Ему, может быть, и пустяки. Аппендицит — это же операция! Удивительно не вовремя — у меня как раз сейчас столько дел. Я так и сказал врачу. А он сказал, что болезни, особенно операции, никогда вовремя не бывают. Может быть, он и прав.

Раз аппендицит, раз операция — надо быстрее. Машину вызвали, а ее нет и нет.

А может, это и не аппендицит вовсе? Но живот болит. И болит все сильнее. Температура тридцать семь и два. Не знаю, зачем я ее мерил, но делать что-то надо. Ведь аппендицит — операция. Грелку ставить категорически нельзя. Лекарства принимать тоже не разрешили.

Прошло еще десять минут. А машины все нет и нет. Как же так! Нужна операция. Уже прошло двадцать минут — и никакой машины.

Машина приехала через час. Дома у нас стали их упрекать, мол, очень медленно и прочее. Фельдшера, одетые почему-то в черные шинели, ответили, что аппендицит — дело не такое уже срочное. (Дело! Им дело, а мне операция.) Что час-другой никакой роли не играет.

Конечно, им говорить легко. Да, собственно, и я мог ждать. Но каково ждать, когда тебе сказали, что нужна срочная операция! Почему я должен знать, что есть операции срочные, сверхсрочные, полусрочные?

— Это не внематочная беременность, — говорят фельдшера. — Можно и подождать.

Может быть, может быть.

Привезли меня в больницу.

Здесь тоже не торопятся. Фельдшера «Скорой помощи» разговаривают с сестрой приемного покоя. Рассказывают про меня, наверное.

Я сижу на скамеечке.

В ожидании оформления я и не заметил, как у меня пропала фамилия — все называют меня только «больным». Сестра говорит — «больной». Санитарка говорит — «больной». А может быть, это ошибка — может, я не больной? Ведь доктор меня еще не смотрел.

А чуть скажи сестре или няне: «Я ж больной», — отвечают: «Еще неизвестно. Может, доктор посмотрит, и мы вас отпустим домой».

А доктора все нет и нет. Я уже десять минут в больнице. Я спросил, где же доктор, а мне сказали, что доктор занят, что ничего срочного у меня нет.

— Зачем же тогда говорят, что аппендицит — это так срочно?

Минут через тридцать пришел доктор.

Доктор посмотрел мои бумаги и обратился ко мне по имени и отчеству. Он, наверное, не хочет считать меня больным. Но все равно пришлось: говорит, что будут делать операцию.

— Когда?

— Сегодня — как операционная освободится и подготовятся там.

А потом меня стали мыть. Повели в душ.

— Быстро вы его привезли. Там еще и аппендицит-то, наверное, не бог весть какой. Конечно, он болен всего-то три часа. А уже недоволен: говорит, машина долго не приезжала.

Ух и разбаловались! Все от жиру. Я ему говорю: «Больной». А он недоволен. А почему ж нет? Раз у него живот болит, значит, больной. А если считает, что он не больной, почему недоволен, что машина долго не ехала? Вот и пойми их! Да ведь вон их как много! Машина за машиной. Я в этих бумажках запуталась. По диагнозам-то мне легче их разобрать. По диагнозам и возрасту. А в именах я запутаюсь совсем. Больной — так легче и надежнее. Раз уж ты попал сюда, — значит, больной. Просто, может быть, болезнь не бог весть какая — может, можно и отпустить.