Что-нибудь узнать еще не значит что-то делать, но и то...

Посмотрели. Нормальные цифры.

Из палаты выглянула сестра и крикнула:

— Борис Дмитриевич, подойдите! По зонду выделяется жидкость, окрашенная более интенсивно кровью, чем за минуту до этого.

— Давление?

— Девяносто пять. Пульс сто двадцать.

— Это на фоне всех лечений! — Борис Дмитриевич ушел в ординаторскую реанимационного отделения.

— Ребята, кровотечение либо не утихает, либо усиливается. Давление падает, пульс учащается. Гемоглобин, наверное, тоже. Кровит, конечно, наверное, из шва. Надо оперировать.

«Надо оперировать» — тоже конечно-наверно.

Все врачи дружно и согласно кивали головами в ответ на слова и рассуждения Бориса Дмитриевича.

Удальцова взяли на операционный стол.

Начали операцию.

Когда раскрыли желудок, обнаружили очень незначительное кровотечение из швов. Какого-либо одного сильного источника кровотечения не было. Останавливать было нечего.

Борис Дмитриевич. Что за черт! Давай тогда, Коль, прошьем шов изнутри на всякий случай.

Коля. Но ведь не в этом дело.

Борис Дмитриевич. Я и сам вижу. Что ж, ничего не делать, что ли? Все ж прошьем.

Коля. Не с чего, так с бубен!

Борис Дмитриевич. Ты эти свои карточные замашки оставь у товарищей.

Коля. Ну а что ж? Значит, все было сделано правильно. В чем же дело?

Борису Дмитриевичу разговаривать явно легче, когда все убедились, что все было сделано правильно.

Борис Дмитриевич. Между прочим, смотри, по краям раны кровотечение усиливается. Девочки, давление не падает?

Сестра-анестезист Валя. Девяносто.

Борис Дмитриевич. Возьмите еще раз свертываемость. А мы пока тампончиком швы подержим — посмотрим, что получится.

Вызвали лаборантку.

Хирурги пока положили марлевый тампон в раскрытый желудок и стали ждать.

Лаборантка зарядила пробирочкой с кровью аппарат и стала наблюдать за стрелкой.

Хирурги сели у стенки на табуретки и лениво перекидываются словами.

Анестезисты Алла и Валя сидели на своем посту в головах больного. Одна сжимала и разжимала дыхательный мешок — она была дыхательным аппаратом; другая сидела у руки и то измеряла давление, то вкалывала иголку в трубку и вводила в вену лекарства. Алла качнет мешок раз, другой, третий, начинает чувствовать, что больной сопротивляется навязываемому Аллой ритму дыхания, значит, начинает восстанавливать свою самостоятельную деятельность, жизнедеятельность. А он сейчас должен быть полностью пассивным — все должно делаться за него, даже дышать. Больной не должен мешать хирургам работать — даже дыханием.

Начал мешать — Алла тут же: «Валя, еще листенон».

Валя возьмет лекарство из ампулы в шприц, из шприца — в трубку, из трубки — в вену, Из вены — по всему организму по сосудам, из сосудов — к мышцам, мышцы перестают двигаться, даже дышать — дыхательные движения прекращаются. Алле работа — хирургам легче.

Но сейчас хирургам делать нечего, они ждут результат тампонирования, результатов анализа. Сейчас пассивны они. Борис Дмитриевич либо молча обдумывает что-нибудь давно известное, либо начинает выдавать какую-то словесную лабуду, словесный шлак. Но на самом деле в голове все время стоит главный вопрос: «Что делать?»

Борис Дмитриевич. Коля, когда я смотрю на Валю, втыкающую свой листенон в вену, я представляю себе ее индианкой в лесах Амазонки, охотницей на ягуаров.

Коля. Почему? Ее иголку не сравнишь ни с копьем, ни со стрелою.

Борис Дмитриевич. Зато ее листенон вполне кураре.

Валя. Это почему, Борис Дмитриевич?

Она, по-видимому, не поняла и не знает, надо ли обижаться, и если надо, то за что, поэтому интонация неопределенная.

Борис Дмитриевич. Ну как свертываемость?

Лаборантка. Пока не свертывается. Три минуты.

Борис Дмитриевич. А потому, что листенон — средство типа яда кураре. Им индейцы пользовались. Намажут им стрелу, попадет он в кровь, мускулатура перестанет действовать — и привет.

Алла. У ягуаров не было меня. Я бы подышала за его мышцы минуты две-три, и ягуар снова был бы в норме.

Коля. Ты лучше сделай, чтобы этот был в жизни. Ну как свертываемость?

Лаборантка. Прошло только полминуты, как спрашивали.

Коля. Ну извини. Я уж думал, результат есть.

Борис Дмитриевич. Тебе быстрей результат. Ты пока подумай, поработай. Спортсмен.

Коля. Чего это вы, Борис Дмитриевич? Хочется результат знать конечный.

Борис Дмитриевич. Вот за это как раз... Подумай. Непонятно ничего. Непонятно отчего. Непонятно, что делать. Думай. А тебе результат да действия.

Коля пожал плечами и стал смотреть в окно. По молодости он не понял, что это якобы раздражение и сентенция — проявление растерянности, беспокойства и недоумения: «Что же делать?!»

Борис Дмитриевич. Как свертываемость?

Лаборантка. Пока не началось — пять минут.

Алла. А при чем тут спортсмен, Борис Дмитриевич? «Объединились, — зло подумал Борис Дмитриевич. — Стоит не так сказать, как уже все вместе». — И дальше вслух:

— А потому, что спортсмену интересны только результаты и победы, а путь к конечным результатам и победам неинтересен. Поэтому и спортсмен.

Коля опять молча пожал плечами.

Алла. Это мы уже слыхали: дорога́ не истина, а путь к ней.

Борис Дмитриевич. Ну и что. Послушай еще. Какая свертываемость?

Лаборантка. Никакой — восемь минут.

Борис Дмитриевич. Вот видите. Конечно, это свертываемость нарушена. А мы, как дураки, в живот полезли. — Он подошел к столу, приподнял салфетку на ране. — Конечно, и по краю раны немного сочится. Надо теплую кровь лить. Может, остановится.

Алла. Подождите еще немного. Мы перельем еще консервированной, аминокапронки. Посмотрим. Может, остановится. Подождите решать. Сколько минут? Началось, нет?

Лаборантка. Двенадцать минут. Нет свертываемости.

Борис Дмитриевич. Нет. Не надо ждать. Хуже не будет. А ждать будет хуже.

Алла. А что вы предлагаете? Где кровь взять?

Борис Дмитриевич. У меня. Первая и отрицательная.

Алла. Тогда давайте. Размойтесь пока, потом снова помоетесь. Девочки, приготовьте кровь брать.

Девочки приготовили. Борис Дмитриевич снял перчатки, закатал рукава халата, сел на стул рядом с больным.

Две сестры стали около. Одна взяла большую иглу, вколола ее в руку шефа, в вену. Полилась кровь. Набрала в шприц, передала другой, та ввела в вену больного. Затем еще. Так взяли десять шприцов.

Борис Дмитриевич. Ну как?

Лаборантка. Вроде бы начала свертываться. Размах стрелки поменьше. Но пока на этом уровне остается.

Борис Дмитриевич. Побегайте по отделениям. Может, у кого еще есть?

Алла. Да уж найдете, ждите! Один на больницу, и то хорошо.

Борис Дмитриевич снова помылся и опять подошел к больному.

Двадцать одна минута, а свертываемость так и не наступила.

Борис Дмитриевич. Ладно. Все равно надо зашивать. И пойдем искать доноров с такой кровью.

Они зашили рану. Больного пробудили от наркоза, вернули ему все его функции и перевезли опять в реанимацию.

В больнице среди дежурного персонала больше никого с резус-отрицательной группой не нашли.

Алла позвонила на телевидение:

— Вы не могли бы объявить по телевизору, что нам срочно нужна кровь, а то больной может умереть.

— Да вы что, девушка? Праздничный день, а мы будем передачи срывать, настроение людям портить. И кто будет днем смотреть телевизор! Впустую все.

— Подкупает логика.

— Что, что?

— Что же нам делать?

— Не знаю. Может быть, позвонить в военную комендатуру? Пришлют солдат. Им же легче найти. И мы им позвоним.