Первый концерт — большое дело, и никакое сердце тут не помеха. Стало тихо, и две чашечки кофе. Лончик сидел, как скушав аршин, и пил кофе маленькими глотками. Да, я же забыл: пару слов о нем. Что вам сказать, мальчик-красавчик, совсем как этот, что стоит на бульваре. Девки не сводили с него глаз, прямо как когда-то с меня. Но тут оказалась выдержка, совсем не та, что была у Аркаши; он даже глазом не повел. То есть повел, но не по ним, а по стенам. Потом повернулся ко мне и спросил:

— А где же Вождь?

— Кто? — удивился я.

— Вождь один. Вождь, несущий благо.

— А-а, бармен! Тебе что-то принести, Лончик?

Какой это был взгляд! Меня хотели съесть. Но все же не съели, и Лон снова спросил:

— Почему эти сестры на меня так смотрят?

Я сказал ему — он ведь уже взрослый, сам зарабатывает, и должен все знать, если еще не знает. Мальчик брезгливо сощурился («Какая прелесть, — подумал я, — он еще ничего и не нюхал»):

— Это нельзя. Придет день, и я войду в Дом Возмужания. Сегодня — труд.

Ну и мальчик, ну и планета, ну и вождь! — этого я, конечно, не сказал, но хорошо подумал. Когда мы вышли на улицу, он сказал только одно слово:

— Гниль!

Надеюсь, не про меня.

Кто был в Одессе, знает, что от «Ротонды» до «Одеона» недалеко. В Малом Зеркальном нас уже ждали смотреть: раз Аркаша привез, значит, это — вещь. Но Лончик махнул рукой — и все ушли, кроме меня, конечно. И рюкзачок тоже оставили.

Сначала появились мечи, потом еще что-то, и вот — много мальчиков уже вооружены, готовы и смотрят на меня с зеркал. Кто видел это, тот не забудет никогда, как не забуду этого я. Представляете: статуэтка, глаза прищурены, лицо окаменело, плечи откинуты. Все не двигается, только губы шевелятся: «Дай. Дан. Дао. Ду». Я понял, что перебивать не надо.

И тут же — вы знаете, что такое смерч? — так мальчик в него превратился. Ой, как сверкали эти железяки, как они свистели! Никто не сунул бы туда палец, и я первый. Потом они снова оказались за спиной, я не видел, как, и начались игры с ножиками. Это были совсем не детские игры. Он немного покидал копье, попрыгал и достал большой арбалет и стрелы. Полный фурор! Мне было так интересно, что даже не страшно. Двадцать два неописуемых номера! Это говорит вам Аркаша Топтунов, а Аркаша Топтунов знает, что говорит…

Укрепи, Господи, и направь, и благослови тех отважных, кто по мере слабых сил своих противу стоит козням Диавольским, не всегда и видя истинную их суть, но сердцем своим ощущая, где есть зло, а где добро. И даже в противных милосердию Твоему делах, о Господи, узри светлое пламя правды своей и высокую доброту чистоты своей, и за это, снизойдя, не впадай в гнев, но прости им заблуждения их…

Рассказывает Аллан Холмс, старший инспектор «Мегапола».

35 лет. Гражданин Демократической Конфедерации Галактики.

5 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

Я бегу по коридорам коей родной школы. Пусто и холодно. Нет, это коридор училища, знакомые обшарпанные двери. Или это мой первый участок на Панджшере? — тот же зеленый линолеум, те же разводы на стенах. Двери закрыты. Темно. Нет! — сверху холодный свет плафонов… это уже «Мегапол». Переходы. Коридоры. Лестницы. Двери закрыты. Учительская! — откуда? Это опять школа. Свистит ветер, скрипят проржавевшие петли. Выход! Стена. И сзади стена. Господи!.. Я бьюсь головой об стены. И падаю…

…Мне редко снятся сны, а когда снятся, я их не запоминаю. Я проснулся на полу, лицо болело и было мокрым. Когда включил ночник, на кнопке осталось красное. Отпуск кончился, а нервы ни к черту…

Теперь уже не уснуть до утра. Впрочем, недолго и ждать осталось. В зеркало было жалко смотреть: там находился кто-то, нуждающийся в помощи. Оказав помощь, я вышел покурить на балкон. Ночь в Ялте: бархатная тьма перед рассветом, бриз, море, звезды и тишина. Что ни говори, в Великом Договоре немало хорошего. И во всяком случае, Земля заслужила звание Планеты-Для-Всех.

Огонек подбирался к фильтру, когда заурчал телефон.

— Доброе утро, Аллан!

— Доброе утро, сэр!

— У вас посвежевший голос. Надеюсь, вы хорошо отдохнули. Но я, признаться, думал, вы спите.

— Я ждал вашего звонка, сэр.

— Но как вы догадались?

— Это элементарно, сэр!

— Холмс! Для вас есть дельце. Материалы доставят в номер. Спокойной ночи.

Шеф, по-моему, обиделся. И зря. Наверняка его задачка стоит невинной шутки. Хотя я, действительно, умею догадываться. Сложно стать хорошим полицейским, имея фамилию Холмс. Но, судя по всему, мне это удалось.

Двенадцать лет назад кадровик «Мегапола» предложил мне стажировку. Прибыв на Панджшер, я встретил единственного человека, походить на которого стараюсь по сей день. Чем я, щенок, мог быть полезен Арпаду Рамосу? А он принял меня, как равного. В газетах об этом не писали, по сейчас особого секрета уже нет: там, на Панджшере, «Мегапол» координировал первое массированное наступление на «фермы» Организации. Шутки кончились. Наставник Пак значился во всех картотеках Галактики, он уже не пытался откупиться, он спешил уйти, но этого никак нельзя было допустить. Моих сил хватало только на то, чтобы не отстать от Арпада, в остальном Рамос мог рассчитывать на себя одного — и тогда, когда мы пять дней ползли через раскаленную степь, и потом, вышвыривая меня из-под пулеметной очереди. Его ли вина в том, что он, раненый, был отправлен на базу и я — сопляк! стажер! — продолжил преследование один? Да, это я взял Пака, взял почти голыми руками. Но мало кто знает, какую роль сыграл во всей этой героической эпопее Аттилио, доверенное лицо Наставника. Тогдашний капореджиме очень хотел стать Доном, и ему было, видимо, очень приятно хоть раз в жизни постоять на стороне закона. До сих пор я получаю к Рождеству открытки от Дона Аттилио Шарафи.

Именно тогда «Мегапол» заинтересовался мною всерьез, и спустя год я был принят в штат, а потом, обогнав следователя Рамоса, стал инспектором.

Профаны болтают о «Мегаполе» невесть что, да и пресса им во многом помогает. Нельзя сказать, что нам это вредит. Во всяком случае, авторитет у ведомства не ниже, чем у Контрольной Службы. Но всего-то нас, не считая стажеров, на всю Галактику человек двести, из них стинов [3] семь.

Никто не идет в полицию, мечтая как о максимуме о сержантском довольствии где-нибудь на Глабрионе. Мы мечтаем о настоящем профессионализме, а значит — о «Мегаполе». Это и вправду интересная работа. И не вижу оснований стыдиться нашей эмблемы: двух глянцево-черных, настороженных ноздрей собаки. Да, мы — псы. Но наш хозяин — закон.

От нас не уходят, даже, уйдя в отставку. Пять лет назад я в последний раз встретился с Арпадом Рамосом в его уютной квартирке на Ганимеде. Списанный по инвалидности, он чуть-чуть оброс жирком и промышлял мелкой торговлей. Твердый доходик плюс пенсия да неплохая семья — что еще нужно человеку? Но я уже знал, поднимая рюмку за встречу, что именно этот веселый инвалид, мой друг и первый учитель, виновен в десятке зверских убийств — и что с того, что жертвами были боссы Организации? Они смеялись нам в лицо, потому что у нас не было доказательств. А Рамос уже не был связан присягой и вел свою собственную войну. Покалеченный и отставленный, он все равно остался псом. Все, что я смог сделать для него, — это рассказать о том, что известно пока только мне… и уйти.

Никогда не забуду, как выла вдова Арпада; сложись иначе, на его месте мог бы быть я. Поэтому к своим тридцати пяти я верю только закону. Вера во все остальное обошлась мне слишком дорого.

…Пневмопочта, чмокнув, выдала капсулу. В совсем тоненькой папке ютился одинокий листок, озаглавленный «Плоды Ла. Материалы». Текст сообщал следующее, по пунктам:

«Первое. В обеих великих державах, а равно и на периферии замечены случаи употребления наркотического вещества нового типа. Сырье неизвестно.