Долго ещё тянулись совершенно одинаковые дни, но однажды судьба решила круто перевернуть жизнь маленького Дэвида. Однажды он, как обычно, спустился из своей комнаты на занятия. Все уже были в сборе. Клара, его мать, выглядела особенно взволнованной и бледной. Миссис Мэрдстон, как всегда, стояла около окна, напоминая устрашающую статую. Мистер Мэрдстон держал в руках тонкую трость, и когда Дэвид входил в комнату, он резко взмахнул ею и рассёк перед собой воздух.

— Вы уверены, что это необходимо? — тихо спросила мать, испуганно посмотрев на мужа.

— Да, Клара, это пойдёт мальчику только на пользу, — ответила за него миссис Мэрдстон.

— Сегодня ты должен быть особенно усердным, Дэвид, — сказал мистер Мэрдстон, метнув на мальчика яростный взгляд и снова взмахнув тростью. После чего он положил палку рядом с книгой, которую Дэвиду предстояло пересказывать.

Если раньше от вида Мэрдстонов у Дэвида из памяти улетучивались отдельные слова, то сейчас он мгновенно позабыл сразу всё, что выучил со вчерашнего дня. А ведь он спускался по лестнице, рассчитывая сегодня поразить всех идеально выученным уроком. Комната поплыла у него перед глазами, он старался собраться, но всё было бесполезно: Дэвид отвечал настолько плохо, что, как только дело дошло до последней задачи, мать его залилась горькими слезами.

— Клара, ты должна быть твёрдой, — проговорил мистер Мэрдстон. — Дэвид, пойдём со мной, нам есть о чем поговорить наедине.

— Нет, нет, мистер Мэрдстон, — заговорил Дэвид, — я очень старался, я превосходно знал урок, но я не могу отвечать в присутствии вас и миссис Мэрдстон!

Миссис Мэрдстон улыбнулась так, как будто только что услышала самую большую ерунду в своей жизни, а мистер Мэрдстон взял мальчика за плечо и молча увел его наверх по лестнице. Он вёл Дэвида очень медленно и важно, словно это доставляло ему удовольствие. Как только они зашли в комнату, мистер Мэрдстон неожиданно схватил Дэвида и зажал его голову под мышкой.

— Нет! Нет! Мистер Мэрдстон, пожалуйста, не бейте меня! — закричал Дэвид, с которым раньше никогда так не обращались. Но Мэрдстон не слушал и, крепко держа его, начал наносить ему удары тростью по спине. Это было совершенно невыносимо. Дэвид собрался с силами, вывернул голову и пребольно, до крови, укусил своего истязателя. Тот завизжал, отскочил от мальчика, но долго ещё продолжал сечь его тростью. Затем он вышел, ключ в замке повернулся снаружи, а Дэвид остался лежать на полу в закрытой комнате.

Несколько дней мальчик провёл в заточении. Его навещала только любимая Пеготти, которая приносила поесть, но и она быстренько убегала, боясь навлечь на себя гнев хозяев. Мать не заходила к нему. Через несколько дней Пеготти шепнула мальчику, что его решили отправить в пансион недалеко от Лондона.

— А я увижу перед этим маму? — спросил маленький Дэвид.

— Думаю, да, малыш, — Пеготти через силу улыбнулась, погладила Дэвида по голове и выскользнула из комнаты.

Проводы были быстрыми. Мать попрощалась с Дэвидом уже около повозки, где лежал сундучок с его вещами. В её глазах стояли слёзы, но она не позволила себе даже обнять сына. Мэрдстоны в молчании наблюдали за тем, как мальчик усаживается в повозку. Дэвид же, хоть и расстроенный тем, что ему приходится покидать любимых мать и Пеготти, не без удовлетворения заметил, что у Мэрдстона перевязана рука и он морщится, когда ему приходится двигать ею.

Дэвид Копперфилд в придорожной гостинице

Дэвид Копперфилд едет в пансион

Несколько дней Дэвид трясся на перекладных, развлекаясь только болтовнёй с извозчиками, которые в большинстве своём были людьми разговорчивыми и с удовольствием болтали с маленьким джентльменом. Пару раз ему пришлось останавливаться в придорожных гостиницах, где для него обычно уже были заказаны еда и комната. Он чувствовал себя настоящим взрослым — ведь впервые в жизни он путешествовал совершенно один, хозяева гостиниц говорили ему «мистер», а официанты безропотно приносили заказанное для него пиво. Это было похоже на игру, которая нравилась ему, но нельзя не заметить, что рано или поздно всё хорошее имеет неприятное свойство заканчиваться.

Наконец он прибыл туда, где ему предстояло учиться: к кирпичному зданию с флигелем, обнесённому высокой стеной. Пансион производил очень мрачное впечатление. Нет никакого смысла долго рассказывать о том, как Дэвид проводил здесь своё время. Наставники были полностью согласны с методикой мистера Мэрдстона (а было бы странным думать, что он мог выбрать для маленького Дэвида учебное заведение с какими-то иными принципами преподавания) и пробуждали в учениках тягу к знаниям с помощью палки и окрика. Но, несмотря на это, Дэвид хорошо учился и за несколько месяцев перегнал многих своих товарищей, радуясь уже тому, что за его спиной не стоит тень мистера Мэрдстона. Здесь, правда, можно заметить, что тот на прощанье успел оказать Дэвиду ещё одну неоценимую «услугу».

В первый же день, когда Дэвид переступил порог класса, где ему предстояло заниматься, он увидел картонную табличку на одной из парт. На табличке было написано: «Осторожно! Кусается!»

— Неужели в классе есть собака? — удивлённо спросил он у наставника.

— Нет, — усмехнулся наставник, — это для мальчика, которого зовут Дэвид Копперфилд. Мне жаль, что уже с первого дня вам придётся носить эту табличку, но таково распоряжение начальства.

Сказав это, он надел табличку на спину Дэвида, и с той минуты, куда бы ни пошёл мальчик и чем бы ни был занят, он должен был носить на спине позорную надпись.

Не счесть, сколько насмешек учителей он вытерпел из-за неё!

А сколько тычков он получил от наставников и надзирателей, которые, только заметив, что он собирается спиной прислониться к стене или к дереву, подскакивали к нему с криком:

— Нет, мистер Копперфилд! Стойте так, чтобы все видели, что написано у вас на спине!

Больше всего маленький Дэвид боялся, что из-за этой таблички он станет посмешищем для своих соратников по учению.

Но хотя поначалу мальчишки отнеслись к табличке с насмешливым любопытством, потом они забыли про неё. Их совершенно не беспокоил приклеенный взрослыми ярлык, который они были бы не прочь навесить сами, но только после того, как узнали бы человека получше. А Дэвид был хорошим приятелем, он умел помогать и не предавать, поэтому в школе он быстро нашёл для себя настоящих друзей, с которыми ему стало совсем просто не обращать внимания на тычки учителей. Только по ночам, когда все уже спали, он позволял себе иногда поплакать, потому что скучал по матери, по Пеготти, по дому. Но только не по тому дому, который он покинул, уезжая учиться, а по другому: милому и тёплому, который он видел в последний раз, когда с Пеготти уезжал на каникулы к морю. И тут же вспоминал он дом-баркас, малютку Эмли, ракушки и шум морского прибоя… потом он проваливался в сон, всё это снилось ему всю ночь, и он просыпался вполне счастливым.

Так пролетело полгода. Однажды Дэвид ездил домой на несколько дней, но не нашёл там изменений к лучшему. Мэрдстоны продолжали быть тверды и жестоки. Мать была добра, но всё так же тиха, она болела и казалась теперь совсем прозрачной. Только Пеготти оставалась всё той же душевной Пеготти.

Через два месяца после возвращения в школу Дэвид получил письмо о том, что его мать умерла. Страшный крик вырвался из груди маленького Дэвида Копперфилда, когда он получил это ужасное известие. Как страшно стало ему, как жалел он свою бедную мать! Он остался один-одинёшенек на белом свете. Дэвид рыдал несколько часов подряд, и даже суровые наставники школы на время оставили его в покое и позволили находиться на площадке для игр в то время, как все ученики сидели за партами на уроках. На следующий день он должен был отправиться домой. Школу он покинул под вечер, не подозревая тогда, что покидает её навсегда.