В половине первого Йонатан с потерянным видом и полностью протрезвевший стоял, облокотившись на стену, рядом со своей самой большой фотографией, изображавшей черный смерч, бушующий над маленьким американским городишком и избравший в качестве жертвы своей разрушительной силы ярко-оранжевый дом. Конус торнадо был нацелен точно на трубу дома.

Йонатан как раз был в Арканзасе и сделал там эту сенсационную фотографию. День спустя он заснял также развалины оранжевого дома, но эта фотография уже никого не заинтересовала. Все внимание притягивал единственный и уникальный момент опасности.

К нему подошел Адам Генцке, владелец галереи.

– Ну и как? – с улыбкой спросил он. – Что скажешь? Мне кажется, вернисаж имел огромный успех. Ты мог себе такое представить?

– Я на это надеялся, – ответил Йонатан равнодушно.

– Все фотографии, за исключением трех, проданы, но и эти мы продадим, я не сомневаюсь. Ты настоящая звезда!

– Чудесно, – сказал Йонатан и заставил себя улыбнуться. – Спасибо тебе, Адам, за все.

С этими словами он отвернулся и отправился на поиски Яны.

Она была поглощена разговором с бургомистром Берлина и его женой. Йонатан приветствовал гостей, но когда они, постоянно перебивая друг друга, начали выражать свое восхищение, не стал их слушать.

– Я больше не могу, – прошептал он Яне на ухо. – Ты поедешь домой со мной?

Она кивнула и улыбнулась.

– Сейчас.

Он повернулся и отправился в бюро, решив дождаться ее там.

Через семь минут Яна появилась и дернула его за рукав.

– Ну, поехали, – только и сказала она.

Они сели в ее машину и уехали.

До их квартиры было пятнадцать минут езды, но той ночью Йонатан доехал за двенадцать. Ему хотелось бокал холодного вина или пива. Целый вечер он прихлебывал теплое шампанское, и от этого было совсем тоскливо.

– Ты выпьешь глоток? – спросил он Яну и отправился в кухню.

Она не ответила и поднялась наверх.

Йонатан открыл бутылку пива и стал ждать. Яна очень редко пила что-нибудь, если на следующий день была назначена репетиция или спектакль, а он не знал ее расписания. Но даже если она предпочитала воду и съедала лишь пару морковок из салата, после премьеры или таких вечеров, как этот, они обязательно хотя бы полчаса сидели вместе, вспоминали случившееся за день и рассказывали обо всем друг другу.

Он почти допил пиво, а Яна все не приходила. Чтобы она так просто, не сказав ни слова, ушла спать, этого он себе представить не мог. Так она поступала, только если они ссорились, но не сегодня же, после его первого вернисажа.

Он пошел наверх и еще с лестницы позвал:

– Яна, где ты? Ты не спустишься в кухню?

Она не отвечала.

Он открыл дверь в спальню, но в комнате было темно, постель осталась нетронутой.

Йонатан услышал негромкое всхлипывание и распахнул дверь в ванную.

Яна сидела на крышке унитаза и плакала.

– Что случилось? – бросился к ней Йонатан. – Что с тобой? Ты заболела?

Яна покачала головой, оторвала кусок туалетной бумаги и высморкалась.

– Дерьмо, Йон, – всхлипывала она. – Проклятое дерьмо! Я беременна!

На какой-то момент у него отняло речь. Потом он пробормотал:

– Как же такое могло случиться? Мы же предохранялись!

– Не имею понятия. И сейчас это уже все равно.

– Идем.

Он приподнял ее, обнял и повел вниз, в кухню.

Яна села за стол.

– Что ты будешь пить?

– Воду с лимоном.

Йонатан взял бутылку воды из холодильника. Пока он выжимал лимон, Яна сказала:

– Это катастрофа, Йон! Если у меня будет ребенок, все пропало: и роль Жизель здесь, в Берлине, и договор о гастролях в Вене. Возможно, это был мой последний шанс, мне ведь уже далеко не двадцать.

– Я знаю.

– Все так удачно складывалось. Именно так, как я мечтала. Передо мной распахивались все двери… И у меня было бы еще пять-семь лет в качестве примы-балерины… Но нет же! Если я сейчас сделаю перерыв, стану толстой и неповоротливой, то вылечу из балета навсегда.

– Я знаю. – Йонатан внезапно ощутил страшную усталость.

– Не верится, что ты понимаешь, как я себя чувствую!

Йонатан молчал. У него не было ни малейшего желания оправдываться, объяснять, что он очень хорошо понимает, как она себя чувствует, какой страх за свою карьеру испытывает и в каком сейчас смятении. Он не хотел спорить с ней, и ему казалось слишком банальным объяснять, что трудно себе представить счастье большее, чем ребенок. Он злился, что она не дала ему порадоваться, что она сомневалась и этим пугала его.

Но он знал, что в данной ситуации не может и не имеет права ничего говорить. Он должен дать ей время подумать. Завтра утром они все обсудят. Когда пройдет шок.

– Ты что-то неразговорчив, – заметила она и задумчиво провела указательным пальцем по краю чашки, которая стояла на столе еще с завтрака. Как будто хотела, чтобы чашка зазвенела.

– Для меня это такой же сюрприз, как и для тебя, – прошептал он, – но это прекрасная новость. Лучше не бывает.

Яна уставилась на него, и ее темные глаза почернели. Потом она вскочила.

– Я так и знала! – закричала она. – Ничего ты не соображаешь! Ничего!

Она выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.

Йонатан опустил голову на руки. Ему было страшно идти в спальню и ложиться в постель.

Два дня спустя она снова танцевала Жизель, а Йонатан сидел в служебной ложе и смотрел на нее. Яна была воплощением красоты. Такая изящная и стремительная, что у него захватывало дух. Танец был ее жизнью. Сейчас она выражала в нем несчастную любовь, и Йонатан знал, что никогда еще она так ясно не чувствовала то, что изображала на сцене.

– Ты была бесподобна, – сказал он ей после спектакля. – Так хорошо, как сегодня, ты еще не танцевала.

Яна захотела сразу же уехать домой.

– Мы должны поговорить, Йон, – сказала она в машине. – Я раздумывала два дня и две ночи, сидела и думала, но в одиночку я не справлюсь. Я просто не знаю, чего хочу и чего не хочу. Я не знаю, что правильно, что нет. Я вообще больше ничего не знаю! То я думаю, что нашла выход, но через полчаса понимаю, что это не так. А еще через полчаса мое мнение снова меняется. Ты меня знаешь. Я не могу принять решение в простых житейских делах, а в таком жизненно важном вопросе и вовсе беспомощна. Помоги мне, Йон, пожалуйста! Иначе я сойду с ума.

Йонатан вел машину медленнее, чем обычно.

– В принципе, существует только две возможности, – осторожно сказал он, – ты или родишь ребенка, или избавишься от него. Третьего не дано. Компромисс невозможен.

– Великолепно, – насмешливо сказала она. – Ты не поверишь, но до этого я тоже дошла своим умом.

Йонатан боялся рассердить ее еще больше, поэтому ничего не говорил, пока они не вернулись домой. Он приготовил ей теплую ванну для ног. Она сидела с закрытыми глазами и наслаждалась.

– Поговори со мной, – чуть слышно попросила она, – скажи мне все, что приходит в голову. Даже если ты будешь повторяться. Все равно. Моя голова пуста, у меня такое чувство, что я больше вообще не смогу думать.

Йонатан не мог припомнить, чтобы он когда-либо оказывался в столь сложной ситуации.

– Яна, – начал он тихо, – ты знаешь, что я безнадежный фаталист. И точно так же я рассматриваю то, что сейчас происходит с нами. Мы не хотели ребенка… – Он запнулся, потому что счел данную формулировку чрезвычайно неудачной, но Яну, похоже, она не задела. – Я имею в виду, что мы не собирались рожать ребенка, потому что хотели еще обождать.

– Об этом мы никогда не говорили.

– Потому что это было само собой разумеющимся. Даже без того, чтобы мы об этом прямо говорили. Потому что и твоя, и моя карьера только-только начали развиваться.

Яна вздохнула.

– Но так получилось. И поэтому я думаю, что так оно и должно быть. Мы должны родить этого ребенка, у нас должен быть этот ребенок, мы должны жить с ним! Я не имею понятия, почему, но, возможно, мы получим ответ на этот вопрос лет через пять или десять, а может, только через двадцать-тридцать! Тогда мы будем знать, почему это было хорошо и правильно, чтобы этот ребенок появился сейчас. Может, он должен изменить нас или направить нашу жизнь в совершенно другую сторону.