— Да пошел он к черту, твой жанр! — Гора покинула его обычная сдержанность. — Хотят нашим подражать, так пускай подражают лучшим. А не худшим.

— Они не подражают, а развивают… — втолковывал Жорж.

Спор их прервал Мухин. Его длинная фигура возникла из-за двери. Он молча уставился на Жоржа, не удостоив Гора вниманием. Они нырнули во мрак подворотни, куда еле достигал свет тусклой лампочки, висевшей у входа в подвал. Однако Гор без труда разглядел, как Мухин вынул из-за пазухи большой, завернутый в газету пакет, и передал Жоржу, в свою очередь, Жорж отдал ему пакет поменьше. Они еще о чем-то пошептались, после чего Мухин, по-прежнему даже не взглянув в сторону Гора, исчез за дверью.

— Пошли, — сказал Жорж и подхватил Гора под руку.

Они вышли на ночной Арбат.

Народу поубавилось. Но, несмотря на поздний час, совсем уже охрипшие поэты продолжали выкрикивать стихи: «Мы — подписанты этой жизни, отказники небытия. По неудавшейся отчизне спешим без цели и жилья…»— неслось со стороны Вахтанговского театра.

Сторонясь каких-то зловещих фигур, что кучками неторопливо двигались посреди улицы, Жорж и Гор добрались до Смоленской площади и поехали к Гору заканчивать работу над диалогом.

К немалому удивлению Гора, перед началом работы его коллега, подсев к столу, вытащил полученный от Мухина пакет, развернул газету и, высыпав на стол целую гору потрепанных десяток, пятерок и трешек, начал пересчитывать их.

Длилось это довольно долго, но Гор не мешал, он лишь молча смотрел на эту необычную финансовую манипуляцию.

Наконец Жорж закончил свои подсчеты, аккуратно перетянул пачки резинками и переложил их в дипломат.

— Понимаешь, — объяснил он, — у нас с этим королем рок-н-ролла кое-какой бизнес. Я ему — валюту, сигареты, между прочим, и музыкальные инструменты тоже, а он мне — советские деньги. Видишь, крупные билеты не беру, надо соблюдать осторожность. Учти, Август, надо соблюдать осторожность, — повторил он, словно Гор с утра до вечера только и делает что спекулирует валютой, не соблюдая никаких мер конспирации.

— Ему, я имею в виду этого дебила, валюта, конечно, не нужна, там есть кто-то покрупнее. Вот он и снабжает парня деньгами и, наверное, кое-что платит ему за риск. Я доволен. Ну не менять же по официальному курсу! Парня я заарканил, когда он еще употреблял наркотики… кое-что ему доставал, а теперь, когда он бросил (уникальнейший случай, скажу тебе), когда бросил, он вот сигареты просит, инструменты — духовные, так сказать, ценности…

Жорж хихикнул и налил себе стаканчик.

— Не боишься попасться?

— А! — Жорж махнул рукой. — Все рискуем. Разве ты, когда с девочками расплачиваешься, не нарушаешь их законов? Ты же в валюте платишь, не в рублях. Потом они своим сутенерам или уж не знаю там кому сбывают эту валюту. Опять нарушение! Вот куда их боссы, те, к кому наши доллары в конце концов попадают, их девают — не знаю. Но нарушают все. И что-то я не слышал, чтоб кто-нибудь попадался. Бывает, конечно, но редко. А ты-то как обходишься?

— Я? — Гор посмотрел ледяным взглядом на своего коллегу, этого идиота, не понимавшего, что весь корпункт наверняка набит микрофонами КГБ. — Я? Я меняю только по официальному курсу. Я, Жорж, никогда, даже в мелочах, не нарушаю законы страны, в которой работаю. И тебе не советую.

Гор с удовлетворением представил себе, как где-то далеко, в глубоких подвалах КГБ, наматывается пленка с записью их разговора. Вот так! Надо быть осторожным! И это ему советует этот болван!

— А как ты познакомился с ним? — спросил Гор.

— Одна девочка познакомила. Понимаешь, одно время у меня тут не хватало монет, — пояснил Жорж. (Еще бы, небось все пропивал!) Так вот, я особенно по «Интуристам» не ходил. Подбирал тех, что подешевле. Поделился с одной своими заботами, она меня с этим дылдой и свела. Так что сейчас затруднений нет: международный банк действует! — Он рассмеялся и налил себе еще.

— Ладно, — строго сказал Гор, — пошли работать.

Уезжая (поездка в Рязань оказалась неожиданной не только для Игоря, но и для самого Иванова-Лембрэда), Игорь позвонил Наташе, дал ей номер телефона Олега и попросил, когда она сделает ксерокопии, позвонить ему и договориться, как она эти копии передаст.

Тутси после звонка Гора не стала особенно раздумывать и сказала Олегу, что срочно уезжает, что ей удалось вот рингануть, позвонить прямо с Белорусского вокзала: пакет в камере хранения, код такой-то. Чао!

Она вздохнула с облегчением.

Олег быстро смотался на вокзал, забрал пакет и приготовился к действу.

В чем же заключалось это действо?

Оно заключалось в том, чтобы на «Гоголя», то есть у памятника великому писателю на одноименном бульваре, организовать митинг под лозунгом: «В армию — по желанию!» На митинге предполагалось выразить солидарность с программой Народного фронта Латвии: те, кто по религиозным или пацифистским соображениям не хотят служить в армии, — не могут быть призваны, не должны призываться студенты любых вузов ни во время учебы в институтах, ни после, разве что на краткосрочные сборы.

Разумеется, все это под лозунгами борьбы за мир и разоружение. Предполагалось пригласить иностранных корреспондентов. Особую пикантность ситуация приобретала оттого, что митинг будет происходить напротив Министерства обороны.

В напечатанном с помощью Гора воззвании содержались соответствующие призывы и приглашение на митинг. Листовки Олег раскидал по подъездам, оставил на столиках в кафе, на улице, поздно вечером даже кое-где приклеил. О том, что Гор, не компрометируя себя, сумел оповестить многих своих коллег о предстоящем событии, Олег, разумеется, не знал.

Что касается митинга, то здесь мнения «звездных рыцарей» разделились. Одни считали все это пустой затеей (кое-кто даже возмущался, особенно из отслуживших), других Олег сумел уговорить. Теперь он всюду утверждал, что «Ракета» и вообще все любители фантастики во всей стране его поддерживают. Ему об этом говорили и знакомые иностранцы, правда, далеко не все, с которыми он последнее время активно общался по самым разным поводам.

Митинг состоялся в воскресенье.

Весна уже охватила столицу. Весна необыкновенно ранняя и крайне активная. Ну что это такое, когда ртуть добирается за полдюжины положительных градусов еще в феврале!

Снег почти исчез и лежал лишь грязными, тоскливыми пятнами по дворам да глухим переулкам. Солнце грело. Лужи ширились и, когда по ним проносились машины, выплескивались на испуганно отскакивающих прохожих. Зелени еще нет, а снега уже нет, и поэтому деревья выглядели какими-то оборванными.

Весна в больших городах — штука некрасивая. Она вызывает раздражение, так и хочется сказать природе: «Можешь ты навести в конце концов порядок в своем хозяйстве?» Природа отмалчивается презрительно: не морочьте мне голову вашими эгоистическими требованиями. Подавай им стабильную погоду, да распустившиеся почки, да солнышко, да чистоту на улицах, да…

Зелени и чистоты на Гоголевском бульваре не было.

Великий сатирик, горький летописец своего времени (пожалуй, и нынешнего) грустным взглядом взирал с высоты на суетившийся у его подножия народ.

Одеты здесь все были вразнобой: кто в меховых шапках, кто в лыжных шапочках, кто без головного убора вообще, кто в сплошной джинсовой фирме, от штанов до кепок, а кто в дутиках или плащах…

Не только молодые парни, которых, если верить Олеговым листовкам, касалась эта тусовка, но и девчонки. И конечно, люди постарше, пенсионеры — любители «жареного». По их застойному мнению, всякое, кроме Первого мая и Седьмого ноября, собрание — уже сенсация.

Наиболее отчаянные участники митинга выдергивали из-под полы плакатики, растягивали их и тут же прятали. На плакатиках, кто успевал, прочитывал: «Лучше лишняя водородка, чем миллион бездельников в погонах», «Не дадим армии наложить лапу на борцов за мир»…

Кроме подобных, весьма спорных по концепции лозунгов были и более академичные: «Армию — на зарплату!», «Бюрократов призывать на 25 лет» (намек на павловские времена?) и т. д.