Где-то в глубине души у нее остался осадок — может, он так стремился от нее уйти, что готов был оставить ей все, лишь бы поскорей? А ведь любил ее очень.

Из окна квартиры виднелся высокий старинный дом, где, как свидетельствовала плита, когда-то жил первый нарком просвещения Луначарский. Левее возвышалось величественное здание итальянского посольства. Берега неширокой улицы были уставлены машинами с дипломатическими номерами. Улица была с односторонним движением, по ней нечасто ездили и не так уж много возникало прохожих.

Горели уличные фонари, а милиционер у входа в посольство вышел из своей будки, наверное, подышать ночным воздухом и стал ходить взад-вперед, покуривая.

Игорь проводил Тутси до подъезда. И на какое-то мгновение у нее возникло неудержимое желание пригласить его к себе. В конце концов, он спас ее от хулиганов, пригрел, проводил домой — разве он не имел права на благодарность? А чем еще могла отблагодарить его Тутси, как не тем, за что другие платили сотни? И тут с ней снова произошло необъяснимое — она вдруг застеснялась! Она вдруг подумала, что это самое, за что другие платили сотни, ему не нужно. Что у него есть девушка, которую он любит, наверняка не такая красивая, но он ее любит! И Тутси — со всей ее красотой, богатыми шмотками, с ее отличной квартирой, видеомагнитофоном «Акай» и проигрывателем «Филлипс» — ему совершенно не нужна.

Просто увидел, что обижают девушку, и вступился. Не для того чтоб переспать с ней потом, а просто потому, что мужик, настоящий мужчина! Но ведь и не лопух же.

И, когда она представила себе, как приглашает его, а он, бросив на нее всепонимающий взгляд, со снисходительной улыбкой говорит, что спешит домой, ее обдало жаром.

У подъезда он пожал ей руку, она пробормотала «спасибо» и совсем глупо добавила: «Звоните». Он сказал: «Привет. На лестнице свет вижу, так что никто не нападет», — и рассмеялся.

Заскочив в парадное, Тутси осторожно выглянула и смотрела вслед ему, высокому, широкоплечему, твердой энергичной походкой уходившему в ночь…

Дома она быстро разделась, забыв принять душ, забыв натереться ночными кремами, и залезла под одеяло. И долго плакала, вновь переживая этот вечер, все страшное и радостное, по-бабьи жалея себя. Сколько их, готовых отдать и пятьсот и тысячу, чтоб залезть под это одеяло, а вот такой, которому она сама бы отдала, сколько попросит за одну ночь, ушел себе, посвистывая.

И никогда она его больше не увидит.

Ей было стыдно от таких мыслей и очень жалко себя. И злилась она на всех этих фрайеров и на стерву Ритку, которая устроила ей этот неожиданный бенефис. Она готова была всех убить, особенно тех подонков с гитарой.

А заодно и себя.

Запоздалый нервный стресс тряс ее, она не могла остановить слез. Принимала какие-то капли, даже выпила полстакана коньяку, отчего ей стало совсем худо.

Утром встала, подошла, как всегда, к зеркалу и чуть не разревелась опять. Нет, тело ее было все так же прекрасно. Высокая, крепкая грудь, не то чтоб с кулачок, но и не коровье вымя, что так любят рашинки — ее соотечественники. Как раз такая, что сводит с ума забугорных. Ни намека на живот — плоский, чуть мускулистый, ноги едва не из шеи растут, длинные, стройные, гладкие. У нее вообще кожа такая гладкая, нежная и смуглая, что один старый дурак фээргешник восхитился: «Из твоей кожи, красотка, в Освенциме сделали бы неподражаемый абажур!» Ну? Видели? У него такие шутки! Жаль, что из кое-чего у него подсвечник не сделали, — остряк…

Но лицо, ее необыкновенной красоты лицо! О господи, кикимора! Отворотись не наглядишься! Кошмар! Какой кошмарный кошмар! Эти синяки под глазами, и сами глаза, красные, опухшие, губы словно две улитки, нос красный, волосы — за два дня не распутаешь. Боже! Какой ужас! Ну Рита-Риточка-Ритуля, ты у меня попомнишь этот вечер! Проклиная себя, подругу, злосчастный вечер, Тутси ринулась в душ.

В конце концов, после всех своих утренних процедур, чашки крепкого кофе, после тщательного, искусного макияжа, она почувствовала себя бодрей, настроение улучшилось.

Тутси посмотрела на часы — скоро час.

Она набрала номер Риты — намылить ей голову. Но телефон не отвечал. Тутси включила музыку. Подстегнутая громким роком, она ощутила прилив новых сил и радость бытия.

И все же какая-то заноза противно саднила в душе. Ах да! Игорь. Нет, она, конечно, не забыла о нем, просто его образ как-то побледнел, стерся. Ну встретились, ну защитил, ну мужик, конечно, второго такого не встретишь. Что поделаешь! Мало чего в жизни бывает хорошего, что не повторяется…

А вообще-то, интересно, что он в этот момент делает?

Игорь в этот момент заправлял машину. На чем свет стоит ругая комбинат, новаторство в современном автомобилестроении и своего начальника, не знающего покоя и мотающегося по Москве, так что приходилось заправляться по два раза на дню… Ну это ж надо! Ведь по идее-то как здорово «топить» машину газом — и дешево и чисто. В Европе, говорят, чуть не половина автомобилей газует. Да и у нас переходят на газ. Только вот кто на пропан, а кто, как он, на метан… И тут возникает закавыка. С пропаном порядок, и заправки есть, и ехать к ним на Сахалин не надо, — в городе они. А вот те, что на метане, — пардон. Для них имеется всего четыре заправочные станции, все за кольцевой дорогой, у черта на рогах. Пока доедешь, пока заправишься, чуть не полтора часа потратишь. Это если нет народа. А если есть…

И главное, всего тебе на полтораста километров накапают. Получается, что половина одной заправки на заправку и уходит. Десять красных точек под приборным щитком гаснут одна за другой с такой быстротой, что и опомниться не успеешь. А уж когда остается последняя, зеленая, впору останавливаться и просить проезжего велосипедиста взять на буксир. Нет, надо же было такое придумать!

Что касается начальника, то он ничего, мужик неплохой. Благодаря своим гаишным связям сумел поставить на свою черную «Волгу» номера с МОГ, что не раз предохраняло Игоря от напряженных бесед с инспекторами и позволяло ему оказывать случайным торопящимся гражданам кое-какие небезвозмездные транспортные услуги.

— Все! Порядок. Приедешь за мной через час, нет, лучше через два! Желаю успешной индивидуальной трудовой деятельности, — говорил начальник в конце очередной поездки и, подмигнув Игорю, скрывался в очередном подъезде. (Дежурная шутка, которую Игорь не любил, она оскорбляла его гражданскую совесть.)

Газовая заправочная станция напоминала военный объект особой важности. Она стояла изолированно, на возвышении, ее окружала мощная стена из бетонных блоков. По периметру высились многометровые монументальные стальные громоотводы.

Во дворе находилось высоченное сооружение, напоминавшее разделенный на отсеки ангар. Каждый отсек отделялся от другого крепкой стеной. Вот в отсеках и заправлялись машины. Грозные надписи во всех концах запрещали курить, входить посторонним и т. д. Окончив заправку, Игорь залез в машину и включил печку. Это немного умиротворило его. Нажав клавишу, запустил кассетофон. Хриплый голос Розенбаума запел про березки средней полосы, где так хочется стреляться, про кильватерный гордый строй, про любимый Ленинград и про Маньку-стерву, из-за которой кореша не ходят к нему смотреть по телевизору футбол. Все вперемешку. Игорь любил «музыкальный фон» во время работы.

Сначала опасался, что начальник будет ворчать, но потом заметил, что тот слушает не без удовольствия и даже порой комментирует. Причем довольно неожиданно. «Надо для всех этих рок-ансамблей ввести нумерацию, иначе не отличишь, что музыка, что лохмы, что шум-гам, — совершенно одинаковые. А так можно объявлять: «Аквариум», номер пять! громкость десять тысяч децибел! «Арсенал», номер сто! громкость десять тысяч децибел, длина волос полтора метра, посещение бани раз в два года!» Как считаешь, Игорь, по-моему, здорово? Сразу знаешь, кто есть кто». И он весело смеялся. Но Игорь такого юмора не понимал. Он с уважением относился к любому труду. Ребята прыгают, бегают, чуть не ломают свои гитары. Орут благим матом, аж мокрые от пота… Это, между прочим, требует еще каких сил! Да и работать в таком грохоте нелегко. Вон лица какие у всех желтые, заросшие, щеки впалые, глаза больные, небось колются перед концертом. Бедняги.