Бой утихал, французы отступали из захваченного лагеря. Петя совсем близко уже был, слышал, как пули свистели. И вглядывался, упорно искал глазами… Сердце замирало, как видел, что падал кто-то из гусар — и пропускало удар, когда понимал, что это не Алексей Николаевич.

Он спрятался за палаткой, лег. Мимо проскакивали казаки, последние отступающие французы, но его не замечали: хорошо схоронился. Страшно совсем уже не было.

И снова — смотрел, искал… Нашел. И замерло сердце.

Непереносимо это было — видеть, как совсем рядом с Алексеем Николаевичем стреляли, как сверкали чужие сабли. Он лихо отбивался, проскакивая по лагерю, горячил коня — не раненый, кровь на нем была только чужая.

Петя его то и дело терял из виду и едва не выскакивал тогда из своего укрытия. Да мыслимо ли — бросаться под пули, под скачущих коней? Он помешает там только, Алексей Николаевич отвлечется, если увидит его, и удар пропустит.

А как закончится — Петя тут же подбежать решил. И обнять молча, а потом заставить выслушать и сказать, какой же он был глупый упрямый мальчишка.

Он задумался, глаза опустил. А вскинувшись, почувствовал, как крик в пересохшем горле замер.

Тут уже все равно было — пули, сабли, французы, — кинулся к Алексею Николаевичу, без движения лежавшему рядом с упавшим конем. Был миг, когда Петя не жил — а потом вздохнул облегченно, почти всхлипнул.

Под Алексеем Николаевичем коня подстрелили, а самого не задели. Петя наклонился над ним, примостил его голову на коленях, стал судорожно гладить по волосам — трясло всего, руки ходуном ходили. Он боя, свиста пуль уже не слышал.

Казалось, невозможно долго он ждал, пока барин не пошевелился. А передумать столько успел, как во всех страшных снах не увидишь — вдруг сильно расшибся, вдруг сломано что…

Алексей Николаевич со слабым стоном разлепил глаза — а как Петю узнал, ужас в них отразился.

— Ты… зачем здесь? — еле слышно было. — Уходи, быстро!..

Петя молча покачал головой, прижимая его к себе. Не уйдет. Ни к кому и никогда не уйдет — нужно же было барина убитым посчитать, чтобы понять это.

— Глупый мальчишка, — прошептал Алексей Николаевич; сил отругать Петю у него не было.

Они так и сидели, пока бой не утих — Петя гладил его по мокрым волосам, а барин слабо и неловко сжимал его руку.

Подъехавшего Бекетова он узнал по громкой затейливой брани. Тот спрыгнул с коня, порывисто присел к ним.

Петя улыбнулся: за Бекетова он не волновался,  почему-то и мысли не было, что с ним, таким сильным и храбрым, что-нибудь случится. И действительно, без царапины он был.

Он наклонился к Алексею Николаевичу, осторожно поднял его за плечи. Стал ощупывать, спрашивая негромко, не больно ли, и барин качал головой — значит, повезло упасть, ничего не сломав.

— Что ж ты за гусар такой, — ругань у Бекетова через каждое слово проскакивала. — Что-то тебе ни в бою, ни в любви, ни даже в картах не везет… Встать-то сможешь? Или на руках тащить, как невесту?

Алексей Николаевич невнятно хмыкнул ему в плечо, и Бекетов вздохнул. Поднялся, придерживая его, и Петя тут же помог. Барин на ногах почти не стоял. Его подвели к коню Бекетова, и он замер, держась за седло.

Петя обнимал его и не отпускал. Бекетов хотел было отправить его найти еще лошадей, да пошел сам. Вернулся, ведя в поводу двух, из-под французов убитых.

К вечеру армия вернулась в лагерь. Врагов не разгромили, дали им уйти, но победа это была, первая после Бородина и потому бесценная.

Петя к Алексею Николаевичу никого не подпускал — ехал рядом, держа его за локоть и взяв повод лошади, волком смотрел даже на Бекетова, когда тот помочь норовил. На других и вовсе огрызался так, что лучше было не связываться.

Барин сам почти слез с коня, дошел до палатки, тяжело опираясь на руку Пети. А там его Бекетов выгнал вдруг:

— За водой сходи давай.

— Есть у нас, — Петя нахмурился.

— Да хоть куда сходи, — Бекетов за шкирку вытащил его из палатки. — Нам с Алешкой поговорить надо. Умойся иди, а то будто всю осеннюю грязь собрал, какая только бывает.

Петя думал, о чем же они говорили, пока мылся. На него Федор два ведра воды вылил, пока вся грязь сошла. Все спрашивал его про бой, да он отмалчивался.

Он вернулся, когда Бекетова уже не было — ушел солдат проверять. А Алексей Николаевич смотрел на него с койки почему-то виновато и изумленно.

— Петь… — он приподнялся на локтях и тут же поморщился.

— Да лежите, — Петя, быстро раздевшись, забрался к нему под одеяло.

И тогда только — в тепле, в родных объятьях, — понял, как же глупо и бесполезно обижался. Война ведь, тут надо каждый час беречь, не отходить друг от друга, а не ругаться. Мало ли, что будет: сегодня повезло, а завтра, может, и хуже выйдет.

Алексей Николаевич гладил его по волосам, целовал и шептал прерывисто:

— Петенька, мальчик мой любимый... Прости, наговорил спьяну, не будет такого больше никогда, обещаю. Знаешь, что мне Миша тут устроил?.. Так ругался, что я спросить не догадался у тебя ничего, а ты с ним тогда, оказывается… Он-то думал, я знаю давно, вот сам и не рассказывал. Глупенький, зачем же ты молчал столько времени? И меня, и себя извел… И с майором ты так… Неужели правда ударил? Я ведь тебе говорил не нарываться, ты ж не знаешь, что он по молодости вытворял, а тогда, видно, вспомнил. Чертенок ты мой — маленький, упрямый…

Петю убаюкивал его шепот, он в дреме уже слушал и не отвечал даже, только улыбался. И Алексей Николаевич устал, слова у него с трудом шли. Да и не нужны они были.

— Простишь, Петенька? Не подумал, нельзя было так с тобой…

— Простил давно, — недовольно пробормотал Петя. — Давайте спать уже.

Барин снова его поцеловал — мягко, нежно, он не почувствовал даже, проваливаясь в сон.

А разбудил его Бекетов, радостно ворвавшийся в палатку и негромко напевавший что-то незатейливое. Петя приоткрыл один глаз — вот странно, вечер снова был; сколько же они спали? Плечо у него затекло, на котором устроился Алексей Николаевич, но передвигаться и тревожить его не хотелось.

— Разбудил? — Бекетов обернулся к нему.

Петя хмыкнул: да кого угодно разбудишь, если так сапогами стучать.

— А у меня известие приятное, — офицер весело подмигнул.

— Какое? — сонно спросил Петя.

— Вот не скажу, — ухмыльнулся Бекетов. — Алешка проснется, оба и узнаете.

— Да ну вас, разбудили и не говорите, — он до головы натянул одеяло.

— Досыпай давай, — хмыкнул тот. И вздохнул, взглянув на них: — Развеяться вам надо…

Последних слов Петя уже не слышал, снова задремав.

— Сколь умильная сцена! — восхитился Бекетов, зайдя в палатку во второй раз, уже к ночи.

Петя, небрежно одетый, встрепанный, сидел с мокрым полотенцем в руках. Опускал его в ведро, над которым подымался пар, и прикладывал к пошедшему синяками боку Алексея Николаевича. Тот от горячей воды и заботы явно блаженствовал: лежал с прикрытыми глазами, расслабленно вытянувшись на койке. Петя наклонялся к нему, целовал нежно и долго, но едва барин приподнимался навстречу — притворно хмурился и толкал его обратно, снова яро принимаясь за лечение. Оба тихо и счастливо улыбались.

— Славно же ты устроился, Алеша, — с наигранным возмущением произнес Бекетов. — Знаешь ли, некоторые, с коня упав, встают и дальше пешими бьются. А ты тут вторые сутки раненого страдальца представляешь. Ничего не скажешь, хорош офицер…

— Завидуй молча, — барин погладил Петю по колену.

— Было б кому завидовать! — хмыкнул в ответ Бекетов. — Охота мне будто шею себе едва не свернуть.

— Ну конечно же… — рука Алексея Николаевича поползла выше.

Петя дивился про себя: вот взрослые же люди, а препираются так, будто второго десятка не разменяли. Отложив полотенце, он заботливо укрыл барина одеялом и не удержался еще от одного поцелуя.

Бекетов прошел на свою койку, с ухмылкой взглянул на них.

— Рядом, что ли, слечь, чтоб приласкали так… — вздохнул он.