Но Петя внимания не обратил, он слишком с конем занят был. Наконец-то дался ему Воронок, почувствовал твердую руку и покорился. Он с другими такой же дикий остался, никто к нему подойти не мог. А Петя на зависть всем цыганским парням гарцевал теперь на нем.

К нему отношение в таборе изменилось. Если раньше он был приблудный мальчишка, то теперь уважать его стали, на равных говорили. Он скрепя сердце признал, что в том заслуга Данко была: если б не его подначки, то не было б, к чему тянуться. А тут доказал всем, что не холоп он.

И на ярмарке Петя приметил вдруг, что девицы смотрели на него. Он на Воронке ехал и не оборачивался даже, а они вздыхали украдкой по нему, молодому цыгану.

 Он и не понял сначала, с чего бы это: болел же недавно, да и шрам еще вдобавок. И вдруг взгляд на бочку с водой бросил, где лицо отразилось. И еле ухмылку сдержал.

Петя, на зеленоглазого цыгана заглядываясь, и не приметил, как сам изменился. Хилым и больным себя считал, но ведь выздоровел, окреп на вольном воздухе и в тяжелой работе. Он был теперь еще тоньше, чем раньше, но вытянулся, плечи шире стали — наконец-то повзрослел и мальчишкой перестал выглядеть. На загорелом лице румянец играл, глаза озорно блестели, а отросшие кудри вились пуще прежнего. На такого залюбуешься! Стал как Данко, теперь и рядом с ним пройти не стыдно.

Только рубаха потерлась совсем и мала была. Петя кошелек нашарил и решил не пожалеть денег, а то не глядеться же оборванцем. Он купил алую шелковую рубашку, выбрав как у Данко — яркую, дорогую. Переоделся тут же и вскочил на Воронка, проехал меж рядов — все торговки молодые из прилавков выглядывать стали. Интересно, Данко-то заметит?

Петя ни за что не хотел уезжать, не переборов его. Мог уже в обратный путь пуститься в империю, но все откладывал из-за него. Приструнить хотелось цыгана, чтоб возвращение за бегство от него не сошло. Да и не представлял, хватит ли сил распрощаться с ним.

Он долго Данко на ярмарке искал. Но село было немаленькое, да и народу понаехало, толпились все, даже господ знатных плащи мелькали. Петя так и не нашел его и поехал в табор.

А там до самой ночи ждал — не было Данко. Обидно стало: только хотелось показаться ему! И тревожился за него, извелся весь, хотя знал, что тот себя от кого угодно защитит.

Петя смурной лег спать. А наутро узнал, что Данко так и не вернулся, да еще и Зарина из табора пропала.

Сначала было просто досадно. Петя больше на себя злился, что целый день как в тумане ходил, из рук все валилось. Да и цыгане напуганные были, спорили, куда же Зарина пропала. У всех на языке магнат давешний вертелся: не зря же он грозился, что любой ценой заберет ее. Из табора-то не умыкнешь, тут каждый на виду, а вот с многолюдной ярмарки — в самый раз.

Пете до Зарины вовсе дела не было, сбегла и сбегла. Но Данко что же? Помнили, что у него какие-то дела были с магнатом, но никто точно не знал. И гадали только, куда же он сам делся. Петя извелся совсем: а вдруг тот в беду попал, вдруг магнат с ним что сделал, Данко ведь должен ему был. Он так и порывался вместе с цыганскими парнями поехать Зарину выручать, чтоб про него вызнать. Да разве найдешь тут? Только и смогли выспросить на ярмарке, что жители приметили, как Данко с Зариной по улице шел. Бабка одна из села спросила, не жених ли они с невестой — оба молодые да пригожие. Петя тогда весь издергался: а вдруг они вместе сбежали? Вроде и понимал, что Данко на Зарину и не смотрел, но навязчивая мысль не оставляла.

Баро мрачный и насупленный ходил, обратиться страшно было. Еще бы, вон как с дочерью вышло — недоглядел за ней, не воспитал как должно и с замужеством заждался. Раньше надо было, пока не разбаловалась на воле и чудить не начала. Выдавали ведь и лет в тринадцать: Ляля, Мариуша сестренка, уже с монеткой на шее ходила — просватанная, значит. С ладной семьей из румынского табора уговорились, а жених еще младше ее был. То известно зачем: чтоб невеста умела уже хозяйство вести, когда тот вырастет, и чтоб детей рожать слишком рано нее пришлось.

А Зарина уже взрослой себя мнила, сама хотела выбрать, за кого пойди. А вот поманили сладостями и бусами — тут же побежала, ног не чуя. А Пете все казалось, что с Данко она была, и злило это страшно. Зачем же цыган тогда к нему цеплялся, зачем коня подарил и с ножом помогал? Точно уж, казалось только, что у Данко интерес к нему был. Глупее не придумаешь, чем решить так.

Петя вечером присел у костра, стал бездумно смотреть в огонь. На душе было горько и пусто, он себя обманутым чувствовал. Вот выдумал себе, что Данко смотрел на него особенно как-то. А что тот с Зариной убежал, Петя теперь точно уверен был. Зря, значит, он столько времени с табором ехал, можно было и раньше вернуться, а не ждать ради цыгана какого-то.

И — вот еще! — вовсе с ним про барина позабыл. А ведь с ним войну прошли, никого ближе не было. Хорошо хоть, помнил, как звать его, не совсем из-за Данко разуменье потерял.

Петя к Кхаце ближе подсел. Он давно хотел у старухи попросить кое о чем, да и сказать заодно, что уедет.

— Скажи, а ты умеешь у чужого человека судьбу посмотреть? — робко начал он.

— Спохватился, — хмыкнула Кхаца. — Неужто про барина своего вспомнил?

Петя кивнул, потупившись. Стыдно стало, что сейчас только спросить догадался — будто бы до того не мог! А старуха уже без слов все поняла.

— Вернуться к нему решил? И не знаешь, жив ли?

— А погадаешь? — сбивчиво попросил Петя. — По огню хоть…

В цыганскую ворожбу он верил. Еще бы, после того, как Кхаца его с того света вытащила. За его рану никакой войсковой врач не взялся бы, а она вылечила.

По огню же цыгане часто гадали. Не зря весь старики у костра сидели долгими часами с задумчивым видом, словно бы дремали, глядя на пылающие уголья. Считалось, что если крепко думать о чем-то, то можно в огне знак увидать — даже ветка хрустнувшая подсказать что может.

— Миленький, да как же я погадаю, — вздохнула Кхаца. — Я твоего барина и в глаза не видела. А ты сколько лет его знаешь? Вот сам и глянь, мог бы и раньше спросить, как. Оно нехитро: подумай просто о нем, посиди тихонько, вдруг что и поймешь.

Она встала и прочь пошла, оставив Петю одного у костра. А тот губу от стыда кусал и злился на себя. Хорош же он — стоило Данко появиться, как позабыл его совсем.

Гадать трудно оказалось. У Пети от огня глаза заболели, сидеть просто так было скучно. Да и мысли путались, то одно плохое про барина вспоминалось, то вовсе ничего. И вовсе непонятно было, как в костре что-нибудь разглядеть можно.

А более всего Данко покою не давал. Петя постоянно ловил себя на мысли, что не о барине думал, а о нем. Волновался, переживал. Алексей Николаевич смутно, еле различимо представлялся, а он — ярко, словно рядом был.

Петя вскочил скоро, плюнув на бесполезное занятие. Старики пусть гадают, он-то откуда знать может, жив барин или нет. Да и как тут тихонько сидеть, если Данко из мыслей не выходил?..

Он запарился совсем у огня, а как отошел — посвежее стало. Петя решил от кибиток уйти, а то никого видеть не хотелось. Да и ночь была светлая, звездная — одна радость в степи побыть.

Петя отвязал Воронка и повел его прочь от табора.Тот резво шел, тоже радуясь прогулке. Не найти коня лучше — молодой, сильный, хоть и упрямый. Долго же Петя с ним маялся, у него все кости болели после того, как Воронка объезжал. Тот не давался, все скинуть норовил, но падать больше не пришлось.

Он вскочил на коня и поехал прочь от табора. В темноту бездумно смотрел, ветер холодом обдавал, и почему-то становилось легче. Петя поводья даже почти не держал, конь сам решал, куда направиться.

А он задремал даже в седле. Укачивало его, и сколько времени прошло, он не знал.

…Скрипку услышав, он решил даже, что снится она. А как вскинулся — замер, чувствуя, что сердце как шальное зашлось.

Тихо-тихо по степи разливалась музыка. Никто в таборе так не играл, да его уж и не слышно было отсюда. Петя поверить боялся, что это Данко. Но его скрипку ни с чем нельзя было спутать.