— Я очень польщенъ, Графиня, тѣмъ, что вы такъ помните мои слова, — отвѣчалъ Левинъ, сейчасъ же по привычкѣ входя въ свое шуточное враждебное отношеніе къ Графинѣ Нордстонъ. — Вѣрно, они на васъ очень сильно дѣйствуютъ.

— Ахъ какже, я все записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась, а я ѣздила утро къ своимъ друзьямъ.

И она начала разговоръ съ Кити. Левинъ собрался встать и уйти. Какъ ни неловко это было, ему все таки легче было сдѣлать эту неловкость, чѣмъ остаться весь вечеръ и видѣть Кити тоже мучающуюся, изрѣдка взглядывающую на него и избѣгающую его взгляда. Онъ хотѣлъ встать, но Княгиня замѣтила, что онъ молчитъ, и обратилась к нему.

— Чтожъ, вы надолго пріѣхали въ Москву? Вѣдь вы, кажется,[525] мировымъ земствомъ занимаетесь, и вамъ нельзя надолго.

— Нѣтъ, Княгиня, я ужъ этимъ не занимаюсь, — сказалъ онъ безъ улыбки. — Я пріѣхалъ на нѣсколько дней.[526]

«Что то съ нимъ особенное, — подумала Графиня Нордстонъ, взглядываясь въ его строгое, серьезное лицо, — что то онъ не втягивается въ свои разсужденія. Но я ужъ выведу его. Ужасно люблю сдѣлать его дуракомъ передъ Кити и сдѣлаю»[527].

— Константинъ Дмитричъ, — сказала она ему, — растолкуйте мнѣ, пожалуйста, что это такое значитъ, вы все знаете. У насъ въ Калужской деревнѣ всѣ мужики и всѣ бабы все пропили, что у нихъ было, и теперь ничего намъ не платятъ. Вы такъ хвалите всегда мужиковъ.

Въ это время еще дама входила въ комнату, и Левинъ всталъ. Онъ сверху внизъ посмотрѣлъ на Графиню Нордстонъ и тихо и грустно отвѣчалъ:

— Извините меня, Графиня, но это не можетъ быть[528] и даже нехорошо выдумано.

И, разсердивъ ее ужасно и этимъ взглядомъ и этимъ отвѣтомъ, онъ отвернулся, вглядываясь въ лицо входившаго вслѣдъ за дамой[529] военнаго.

«Это долженъ быть[530] Удашевъ», подумалъ Левинъ, и, чтобы убѣдиться въ этомъ, Левинъ взглянулъ на Кити.

Кити уже успѣла взглянуть на Удашева и оглянулась на Левина, и ея невольно счастливые глаза встрѣтили грустный, но всетаки полный любви взглядъ Левина. Кити опустила глаза[531] и покраснѣла. Левинъ понялъ, что она любила этаго человѣка, такъ же вѣрно, какъ еслибы она сказала ему это словами. Но кто же такой былъ[532] онъ?

Теперь, хорошо ли, дурно ли, ужъ Левинъ не могъ не остаться, чтобы не узнать, что за человѣкъ былъ тотъ, котораго она любила.

[533]Есть люди, которые, встрѣчая своего счастливаго соперника въ чемъ бы то ни было, готовы сейчасъ же отвернуться отъ всего хорошаго, что есть въ немъ, и видѣть одно дурное; есть люди, которые, напротивъ, болѣе всего желаютъ найти въ этомъ счастливомъ соперникѣ тѣ качества, которыми онъ побѣдилъ ихъ, и ищутъ съ щемящей болью въ сердцѣ однаго хорошаго. Левинъ принадлежалъ къ такимъ людямъ. Но ему не трудно было отъискивать хорошее и привлекательное въ[534] Удашевѣ. Оно сразу бросалось ему въ глаза.[535]

Удашевъ — невысокій брюнетъ съ красивымъ и чрезвычайно чистымъ лицомъ (какъ съ иголочки мундиръ его, такъ и лицо, курчавые съ преждевременной лысиной волоса, черные усы — все лоснилось). Удашевъ вошелъ съ тѣми рѣдко встрѣчающимися уже въ свѣтѣ пріемами скромности, учтивости и вмѣстѣ спокойнаго достоинства. «Сынъ хорошаго семейства, благовоспитанный и красивъ, очень красивъ», сказалъ себѣ Левинъ, наблюдая его въ то время, какъ онъ, давъ дорогу дамѣ, послѣ нея подошелъ къ княгинѣ и къ Кити.

«Но любитъ ли онъ ее такъ, какъ я люблю ее, такъ, какъ ее должно любить», подумалъ онъ.

Одна черта его характера, тотчасъ же выразившаяся при его входѣ въ гостиную, особенно рѣзко, пріятно и вмѣстѣ съ тѣмъ вызывая зависть поразила Левина. Эта черта была очевидная привычка къ спокойствію и счастію. Сеичасъ видно было, что онъ одинъ изъ тѣхъ балованныхъ дѣтей судьбы, которые не знаютъ лишеній, стѣсненій, неловкости отношеній. Со всѣми поздоровавшись, со всѣми сказавъ нѣсколько словъ, онъ сѣлъ[536] опять съ той же нѣжной осторожностью, какъ показалось Левину, подлѣ Кити и взглянулъ на Левина. Но тотчасъ же быстро всталъ и проговорилъ:

— Княжна, представьте меня, пожалуйста, — вмѣстѣ съ тѣмъ уже протягивая[537] руку Левину. Видно было, что ему неловко было быть въ гостиной съ незнакомымъ человѣкомъ, что вмѣстѣ съ тѣмъ Левинъ ему нравился и что онъ не могъ сомнѣваться въ томъ, чтобы кто нибудь не былъ радъ съ нимъ познакомиться.

— Графъ Алексѣй Васильичъ[538] Удашевъ, Константинъ Дмитричъ Левинъ, — проговорила Кити, глядя на нихъ, когда Удашевъ по своей привычкѣ крѣпко, крѣпко пожималъ руку, наивно и дружелюбно прямо своими открытыми глазами глядя въ лицо Левину.

«Какъ бы хорошо было, если бы они были дружны между собой и со мною», пришло ей въ голову, и смѣшна и страшна ей показалась эта мысль, когда она вспомнила то, что сейчасъ только было.

[539]Удашевъ не сказалъ ничего про знаменитаго брата.

— Я много слышалъ про васъ[540] отъ Княжны, но удивляюсь, что ни раза не встрѣчалъ. Очень радъ, — прибавилъ онъ излишне радушно.

Это не понравилось Левину.

— Константинъ Дмитричъ[541] ненавидитъ и презираетъ городъ и насъ, горожанъ, — сказала Графиня Нордстонъ.

— Точно также, какъ Графиня насъ, провинціаловъ, — сказалъ Левинъ.

[542]Удашевъ взглянулъ на Левина и Графиню Нордстонъ и, очевидно понявъ ихъ отношенія, улыбнулся.

«Да, его должны любить женщины», подумалъ Левинъ, чувствуя эту улыбку.

— А вы всегда въ деревнѣ? — спросилъ[543] Удашевъ. — Вотъ чему я завидую.

— Я слыхалъ, что бѣдные люди завидуютъ тѣмъ, которые могутъ жить въ городѣ, но не наоборотъ, — отвѣчалъ Левинъ.

— Да, потому что всякій можетъ жить въ деревнѣ, — подхватилъ[544] Удашевъ, но я не могу.

«Едва ли онъ любитъ деревню, — подумалъ Левинъ. — Видно, что онъ говоритъ для гостиной, т. е. что говоритъ что попало, признавая ту невмѣняемость, которая составляетъ главное условіе удобнаго разговора въ гостиныхъ. Онъ не искренній человѣкъ, — подумалъ Левинъ, — но долженъ нравиться».

— Но надѣюсь, Графъ, что вы бы не всегда жили в деревнѣ, — сказала Графиня Нордстонъ.

— Не знаю, я не пробовалъ, но люблю деревню. Я испыталъ странное чувство, — началъ онъ. И у него была такая пріятная дикція и по русски и въ особенности по французски, что невольно его слушали и не перебивали. — Я нигдѣ такъ не скучалъ по деревнѣ, русской деревнѣ съ лаптями[545] и мужиками, какъ когда прожилъ съ матушкой зиму въ[546] Ницѣ, — сказалъ онъ.

— Вы знаете — Ница скучна сама по себѣ. Да, но и Неаполь,[547] Соренто, даже они хороши на короткое время. Неправда ли,[548] Графиня, что...

Онъ говорилъ, обращаясь и къ Кити и къ Левину, глядя на нихъ[549] своимъ твердымъ, открытымъ взглядомъ, очевидно то, что ему приходило въ голову.[550]