Я резко затормозил и выскочил из машины. Увидев меня, он немедленно скрылся.

— Девон! — завопил я. — А ну иди сюда!

Клубок черно-белой шерсти метнулся вверх по горе и исчез в высокой траве.

Я взлетел на вершину, оставляя за собой клубы пыли, так быстро, как только позволял мой старенький «трупер». Девон уже сидел на траве у порога, между Джулиусом и Стенли. Все трое приветливо виляли хвостами. Только Девон что-то очень уж тяжело дышал.

На следующее утро я решил выпустить всех троих на улицу. Мне часто случалось работать по нескольку часов без перерыва, а они в это время спали, бродили по лугам, размышляли, гонялись за бурундуками — словом, занимались тем, что им нравилось, в соответствии со своими склонностями. Я никуда не уезжал, так что у Девона не должно было возникнуть желания бежать за машиной и, следовательно, не было причин убегать.

Десять минут спустя я вышел проверить, чем занимается троица. Девона не было. Я позвал его: он не шел. Я вышел на дорогу, осмотрел ближайший луг — никаких следов. С привычным страхом я бросился в лес, громко выкрикивая его имя. Ответа не было.

Я сел в «трупер» и объехал всю гору вдоль и поперек, крича: «Девон! Девон!» — пока не охрип. Девона не было.

Час спустя, обливаясь холодным потом, я вернулся в хижину. В этой глуши испуганный пес может много километров пробежать, не встретив по дороге ни дома, ни человека. К ночи Девон окажется в незнакомом месте, перепуганный до смерти и совершенно одинокий. Сбудутся его худшие страхи. Ну почему я не привязал его или не запер в доме? — в отчаянии спрашивал я себя.

Два часа спустя я вышел из дому и, не знаю уж в какой раз, принялся звать Девона. И вдруг из кустов донесся какой-то шум — и навстречу мне вылетел Девон, грязный, взъерошенный, ощетиненный. Он был так же рад меня видеть, как и я его: громко лаял, энергично вилял хвостом и все подпрыгивал, стараясь лизнуть меня в лицо. Я крепко обнял Девона, не в силах его бранить. Он был так рад, что попытался даже облизать Джулиуса и Стенли — но те бросились искать спасения ко мне.

До конца дня Девон не отходил от меня. Есть старое изречение: «Иногда стоит заблудиться, чтобы понять, что значит вернуться домой». Нам обоим стало ясно: мы не хотим потерять друг друга. Это происшествие, хотя и неожиданное и неприятное, создало между нами ту самую нерасторжимую связь, о которой я мечтал.

В этот миг я понял, что ни за что не отошлю его назад. Это сломает и его, и меня. Значит, нужно научиться с ним жить. Мне понадобится много терпения и труда, но я это сделаю.

Мы вернулись в Нью-Джерси. Девон не отходил от меня и всячески демонстрировал мне свою привязанность — он оказался удивительно ласковым псом. Однако он по-прежнему вспрыгивал на столы, сбрасывал вещи на пол, опрокидывал и переворачивал мебель. А однажды бросился на застекленную дверь с такой силой, что не только разбил стекло, но и погнул свинцовую раму.

К своей миске он большого интереса не проявлял, зато постоянно покушался на собственность Стенли и Джулиуса. Он отобрал у Стенли лежанку, таскал у него собачью жвачку, занял его любимое место в гостиной. Больше всего меня беспокоило то, что Стенли не защищался. Может быть, не хотел обижать нового товарища, а может быть, на оборону ему просто не хватало сил. В последнее время он постоянно выглядел усталым, на прогулках тащился позади нас и часто ложился отдохнуть. Может быть, думал я, для него утомительно даже смотреть на Девона.

В сущности, гулять вчетвером для нас стало невозможно. Мы растягивались почти на сотню метров: Девон рвался с поводка и стремился вперед, Джулиус пыхтел позади, Стенли отставал еще сильнее. Прогулки больше не доставляли удовольствия ни мне, ни собакам: мне постоянно приходилось кричать то на Девона, чтобы он не спешил, то на лабрадоров, чтобы они поторопились.

В очередном разговоре с Дианой я рассказал, что у нас с Девоном пока не все идет гладко. Она не удивилась.

— Он очень похож на свою мать, — усмехнулась она. — Такой же волевой и упрямый.

Мало того, наконец-то встретив человека, к которому он смог привязаться, Девон теперь никуда не хотел меня отпускать. Может быть, бедный пес боялся, что я не вернусь, а может быть, просто не желал терпеть, что на него не обращают внимания.

С помощью Дианы мне удалось понять, что Девон видит во мне что-то вроде новой жизненной задачи, с которой он должен справиться. В наши отношения он вкладывал всю свою гордость, упрямство, ум и эмоциональность. Меня не оставляло ощущение, что Девон, как и я, обдумывает наши проблемы и пытается по-своему мне помочь.

— Нельзя позволять собаке делать все, что ей вздумается, — предупредила меня Диана. — Либо ты сумеешь убедить его, что главный в доме — ты и что ты его не покинешь, либо вам с ним придется расстаться. Так что же, попробуешь?

Я понял: настал решающий момент для нас обоих. Нынешнее неустойчивое положение не может длиться вечно. Это невыносимо для всех: для Девона, лабрадоров, Полы, для меня самого. На вершине горы мне казалось немыслимым отослать Девона обратно. Но здесь, в Нью-Джерси, жизнь намного сложнее, и я чувствовал, что теряю уверенность.

Но в одном я не сомневался: несмотря на то что с этим беспокойным созданием я познакомился всего десять дней назад, я успел его полюбить. Еще немного — и выбора не останется: я просто не смогу с ним расстаться.

Диана предложила мне выход: если я чувствую, что не в состоянии с ним справиться, что ж, сейчас самое время отослать его обратно в питомник. Я тут же представил новое путешествие в Ньюаркский аэропорт, представил, как запихиваю перепуганного, отбивающегося Девона в ненавистную ему переноску, как грузчики волочат его прочь… Картина не слишком приятная.

Несколько секунд я молчал.

— Вот что, — сказал я наконец, — я не стану даже думать о том, чтобы отсылать его назад, пока не сделаю все, что в моих силах.

— Будет трудно, — предупредила Диана. — Тебе предстоит настоящая проверка на прочность — испытание воли, в котором победит сильнейший.

Теперь мы созванивались по нескольку раз в неделю. Никогда Диана не проявляла нетерпения, не отказывалась ответить на мои вопросы, дать совет, обсудить новую стратегию. Я понимал, что она не меньше меня хотела, чтобы Девон нашел себе новый дом.

Некоторые проблемы Девона, по ее мнению, были последствием его неудачной спортивной карьеры. Он держался упрямо и вызывающе, командам подчинялся, но с видимой неохотой.

— Когда Девон признает в тебе главного, — объясняла Диана, — он перевернется на спину и подставит тебе живот. Это жест подчинения. Если он это сделает — значит, ты победил. Но если нет…

Я купил короткий поводок и две цепи: одну — Девону на шею, другую — чтобы подавать звуковые сигналы во время тренировок. Закончил все неотложные дела, а прочие отложил на потом, чтобы ничто не отвлекало меня от приближающегося поединка.

Девон, кажется, тоже чувствовал, что близится решающий миг, и не находил себе места. Когда наступало время прогулки, он мчался к дверям и вылетал во двор, не дожидаясь меня, а порой и выбегал на улицу, пугая людей или других собак. Он снова начал рваться вслед за машинами и автобусами, причем порой дергал поводок с такой силой, что я падал или с криком боли хватался за свою больную ногу. И все с большей неохотой он выполнял простые, хорошо знакомые ему команды: «стоять», «сидеть», «лежать».

Чем упорнее я настаивал на своем, тем больше он упрямился. Диана об этом предупреждала: мне предстоит поединок воль, и победа достанется тому, кто упорнее и терпеливее.

С началом «кампании» я стал с Девоном суровее и настойчивее. Теперь, если он не подчинялся приказу сидеть, я со звоном бросал к его ногам цепь. Если он и тогда не слушался — клал ладонь ему на «корму» и с силой надавливал, заставляя его опуститься. Девон все больше возмущался и злился: возможно, наши тренировки неприятно напоминали ему прошлые неудачи и расставание с прошлыми хозяевами.