— Вы знаете, Георгий Викторович, – не без грусти заявил Лахтин. – Я преступник. Да, именно я, это моя вина. – И тут же, чтобы его раскаяние не превратилось в фарс, перешел от «я» к «мы» и уже серьезно и обстоятельно доложил: – Мы проглядели Вишневского. Он давно перерос свою должность и уж, конечно, мог бы защититься лет пять назад…

— Вы не преувеличиваете? – поинтересовался Главный. – Что‑то я не припомню за ним особых талантов.

— Поэтому и проглядели, – сказал Лахтин. – Я просмотрел его работы за последние три года и убедился, что это талант. Конечно, хаотичный, не всегда требовательный к себе, но талант. С ним надо работать, Георгий Викторович. Для начала, если вы не возражаете, я возьму его в свою лабораторию. Вот увидите: через три–четыре года из Вишневского получится как минимум отличный завлаб. Как минимум!

— Вы оптимист, Сергей Тимофеевич. – Главный пожал плечами. – Не возражаю. Тем более, что вам пора обзаводиться учениками.

Миронов помолчал, подвинул к себе красную папку, в которой – Лахтин это знал точно – подавались на подпись наиболее важные «исходящие».

— Не хочу вас обнадеживать, – сказал Главный. – Конкурентов много, и работы их очень серьезные, но сам факт выдвижения…

Сердце Лахтина замерло. «Вот оно! Сбылось! – обожгла его радостная догадка. – Премия! Нет сомнений – речь идет о большой премии».

— Лично я верю в ваш генератор. В наш генератор, – поправил себя Миронов. – Он заслуживает самой высокой оценки. Однако давайте не будем загадывать… Кстати, по поводу монтажа антенны я консультировался с вертолетчиками…

Дальше пошел обычный разговор, который Лахтин вел почти машинально. В сознании одно за другим вспыхивали не очень связные, но такие соблазнительные видения: текст постановления на газетной полосе, салон самолета, какие‑то витрины, знакомый берег Пицунды, горка икры в хрустальной вазочке, зрачок телевизионной камеры… Отвлекаясь мысленно, Лахтин все‑таки обсудил с главным конструктором все детали предстоящего эксперимента и даже подбросил идею, как ускорить монтаж антенны.

Выйдя от Миронова, он позвонил Ляле.

— Я дома, – сказала она. – Нет, не уйду. Я в отпуске. Завтра еду в Мацесту… Хорошо, приезжай.

Лахтин попросил Светлану позвонить попозже его жене и передать, что он срочно выехал на три дня на испытания, и снова зашел в приемную Главного.

— Если меня будет спрашивать Георгий Викторович, – сказал он секретарше Миронова, – передайте, пожалуйста: я в Москве, у академика Троицкого. У старика появились соображения по поводу моего генератора, конфиденциально добавил он, поцеловал Людмиле Павловне ручку и через несколько минут уже ехал в такси на Русановку.

В лифте, припоминая слова арии из «Пиковой дамы», Лахтин вполголоса затянул:

Так бросьте же борьбу!

Ловите миг удачи.

Пусть неудачник плачет,

Кляня свою судьбу…

Он напевал прицепившийся мотив и в доме. Ляля улыбалась одними глазами, хотя терпеть не могла фальши, а Лахтин перевирал все подряд: слова, мелодию, даже интонацию, напирая всей мощью голоса на бедного «неудачника»…

— Посмотри пока перевод, – сказала она. – Я тем временем накрою стол. Ляля ушла на кухню. Еще с детдома, с тех давних пор дежурств по пищеблоку, осталась у нее неистребимая привычка кормить всех подряд – его, друзей и гостей, своих учеников, полусонную девицу, которую третий год безуспешно натаскивала по английскому языку для поступления в вуз. Лахтин знал: пока он не поест, не будет ни разговора, ни тем более нежностей. Это было нечто вроде обязательного ритуала, причем приятного, потому что Ляля всегда старалась угодить ему, – вот и сейчас из кухни плыли дразнящие ароматы, и Лахтин их с удовольствием угадывал: картошка, для которой на сковородке поспевают хрустящие шкварки, свинина в кляре, свежий дух молодой редиски, душистый кофе, а ко всему этому его любимый коньяк «Коктебель», золотистый, мягкий на вкус, разгоняющий в жилах кровь.

Он: посмотрел перевод статьи из американского специального журнала, который сделала ему Ляля, и в который раз подивился ее аккуратности и добросовестности: семнадцать страниц машинописи, четыре экземпляра – вдруг еще кому понадобится…

— Спасибо, Мышка! – крикнул Лахтин. – Ты; у меня все‑таки разбогатеешь. Завтра же соберу все твои переводы, оформлю договор…

Он осекся. Ляля стояла в двери и улыбалась.

— Я слышу это третий год, – сказала она и вздохнула так, будто привыкла уже, что ее обманывают все, кому не лень. – Не забывай также, что завтра ты еще в… Москве. В лучшем случае ты оттуда можешь вернуться вечером. Проводишь меня на, вокзал – и… вернешься из Москвы.

— Нет! Нет и нет! – Лахтин закрыл ее губы поцелуем, затем заговорил с упреком: – Все, что угодно, только не уезжай. Зачем тебе эта Мацеста? Я специально придумал поездку, чтобы побыть с тобой, а ты… Та эгоистка. Мышка.

— Но я третий год не отдыхаю – как ты этого не поймешь? – удивилась Ляля. – Да и подлечиться надо.

— А село? – капризно заявил Лахтин. – Ты по полтора месяца торчишь каждое лето в селе, а мне здесь хоть стреляйся от скуки.

— Там моя жизнь, – тихо сказала Ляля. – Там мама и Димка… Мальчик и так растет без матери. Кстати, я решила в этом году забрать Димку. Он уже в четвертый перешел – парень самостоятельный, проживет как‑нибудь…

— Да, да, конечно, – неизвестно с чем согласился Лахтин. – Тебе виднее, как поступить. Просто мне тяжело сейчас: смерть матери, эта проклятая защита, Ольгины экзамены… А к тебе вошел – и будто все хлопоты за порогом остались.

— Пошли к столу, – вздохнула Ляля.

Он угадал все, точнее, почти все. На столе не было только коньяка вместо него стояли две бутылки «Монастырской избы».

«Это даже лучше, – подумал Лахтин. – По такой жаре боржоми надо пить». Он с удовлетворением отметил: вода холодная, из морозилки. Но все равно заведенный ранее порядок был нарушен, а тут еще разговоры Ляли о сыне, о ее завтрашнем отъезде – все это вызывало легкую досаду и недоумение: ну почему в мире нет ничего постоянного, неизменного, почему и здесь от него чего‑то хотят, тревожат душу, которая в данный момент просит и требует одного – покоя?

Поздно ночью, устав сам и утомив Лялю ласками, Лахтин подарил ей дежурный поцелуй и вышел на лоджию перекурить. За Днепром – темным и почти невидимым – светились огни центра. Все сегодня было почти как всегда. И все же он чувствовал: что‑то не так. То ли Мышка стала другой, более отчужденной, то‑ли ему самому начала надоедать эта многолетняя связь.

«А чего, это тоже не исключено, – беспечно подумал Лахтин. – Ничто не вечно под луной… Может, в самом деле Ляльке пора заняться воспитанием сына, а мне, скажем, немного согреть своим вниманием девочку с холодными руками?..» Он вспомнил, как они познакомились.

Утром того дня ему позвонил Исай.

— Привет, старик, – сказал он. – Ты не забыл, чем славен этот день?

Сергей машинально глянул на календарь.

«У Исая день рождения, – вспомнил он, – совершенно вылетело из головы».

— Будь моя воля, – засмеялся он, – я бы этот день сделал общесоюзным выходным. Короче, я уступаю тебе Ее! Вчера весь вечер прощался, – вдохновенно солгал Лахтин, тотчас придумав, что он подарит приятелю.

— Ты что – Тамару решил мне подарить?! – загоготал Исай. – А я возьму. Я такой!.. Кстати, не забудь – я вас жду вдвоем. В семь вечера. Или сразу после работы подъезжайте – посмотришь кое–какие диковинки.

— Тамара на сессии, – не без удовольствия сообщил Лахтин. – Так что я сегодня холостякую. Берегись, Исай, я переполовиню твой гарем.

— Так с чем же ты прощался?

— Это называется – от сердца оторвал. Она черненькая и необычайно соблазнительная. Ты как‑то даже обещался украсть ее у меня.

Исай застонал:

— Замолчи, убийца. Я, кажется, начинаю догадываться, кто она. Но если ты обманешь…

Сергей не обманул.

Он пришел чуть позже, расцеловал именинника и вручил Исаю черный томик Томаса Вулфа. Просвещенная часть гостей застонала – кто от зависти, кто от восхищения. У Исая, как всегда, собралась куча народу. Многих Лахтин знал, но были и новые люди. Он перезнакомился со всеми и тут же забыл их имена, выделив из «толпы» двух женщин, которые были как будто сами по себе. Одну – расплывшуюся и томную – он встречал у Исая не раз. Особа эта работала по соседству, в книжном магазине. Лахтину она с самого начала показалась исключительно глупой. Таких женщин он избегал, как бы сильно его ни тянуло к ним. Сегодня «тянуло» как никогда, но Лахтин решительно поставил в уме крест на хозяйке книжной подсобки. Другую, маленькую женщину он тоже видел у Исая на прошлогоднем дне рождения. Но тогда он был с женой, а значит, был совсем другим человеком, и – о господи! – не увидел ни ее милой сдержанности, ни чистых, не знающих помады губ, ни высокой груди, которая порядком захмелевшего Лахтина воодушевила.