Роберт поманил его рукой. Подойди, мол.

Мальчишка насторожился и нехотя встал.

— Хочешь заработать доллар? — спросил Роберт.

— Еще как, сэр.

— Вот, возьми. И сделай милость — не торчи перед глазами.

— Понял, сэр. Исчезаю.

— Мистер… Вы заказывали Лос–Анджелес, — напомнила телефонистка. — Соединяю.

Роберт узнал голос Луизы, жены брата, и обрадовался.

— А где Ред? — спросил он.

— Ты откуда звонишь? — вопросом на вопрос ответила Луиза. — Не из города?

— Нет, Лу. От себя. А Ред дома?

— Жаль, что от себя, — огорчилась Луиза. — Мы тебя ждем, ждем… Ты второй год обещаешь приехать, и все никак. Ред уже боится, что ты там загордился, забыл о нас. Он тебя часто вспоминает.

— Я — ничего, Лу. Как‑нибудь выберусь. Обязательно! К Рождеству, а может, и раньше. Дай‑ка Реду трубку.

— Его нет дома. Ред решил устроить в нашем домике водяное отопление. Возится сейчас там с трубами, котлом.

— Какой еще домик? — удивился Роберт.

— Как? Ты не знаешь? Я ведь писала тебе… Мы весной купили участок. Кстати, спасибо тебе за деньги — они нам очень пригодились. Ред надеется, что года за три мы с тобой полностью рассчитаемся.

— Пустяки, это подарок, — пробормотал Роберт. Что‑то сдавило ему сердце и не отпускало: если он правильно понял, сбылась наконец отцовская мечта. — Большой участок, Лу, где он находится?

— На берегу. Четыре акра. Ты знаешь, я посеяла возле дома море цветов. И твою любимую магнолию посадила. Приезжай и живи там сколько захочешь.

Роберт сглотнул ком, застрявший в горле.

— А где малышка Каролина? — спросил он.

— Ее от Реда за уши не оттянешь. Помогает… Она тебя тоже часто вспоминает. И все спрашивает, когда же мой дядя приедет. А Ред к твоему приезду так забил бар, что он буквально ломится.

Роберт криво улыбнулся, вспомнив, как они с братом в один из его приездов за несколько дней разгромили бар Реда. Выпили все подчистую. Им не хватало дней, чтобы наговориться. Они сидели еще и по ночам, в большой комнате, и однажды нечаянно разбудили Луизу: пустая бутылка из‑под бренди покатилась под стол, опрокинула еще целую батарею…

— Я… обязательно… приеду, — запинаясь, сказал Роберт в трубку.

— Ты странно говоришь. Ты случайно не болен?

— Я здоров, как Змей. — Он засмеялся, но тут же понял: слово «Змей» для Луизы ровным счетом ничего не значит. — Извини, Лу. Я, наверное, немного перебрал. К тому же меланхолия какая‑то прицепилась.

— Тебе надо жениться, — вздохнула Луиза на другом конце провода. — То же самое и Ред говорит. А еще тебе надо отдохнуть. Брось ты все к чертям и прилетай к нам, а?!

— У нас дождь пошел, — сказал Роберт, глядя сквозь стекло кабинки на улицу. — А у вас?

— Не поняла, какие‑то помехи.

— Погода, говорю, какая?

— Отличная погода. Солнце, тепло. У нас еще купаются… Так что передать Реду насчет твоего приезда?

— Скажи: я люблю его, — Роберт вдруг почувствовал, что по щекам текут слезы. — И Каролине скажи то же самое… Я так и думал, что у вас солнце.

— Ты опять меня пугаешь, — Луиза всхлипнула. — Не мучай себя. Приезжай скорее…

— Я послал вам сегодня деньги, — перебил ее Роберт. — Это подарок. Купи что‑нибудь Каролине… И ищи невесту, раз надумала меня женить.

Он положил трубку, вышел на веранду.

— Почему ты плачешь? — спросил его все тот же мальчишка, которого, очевидно, загнал сюда дождь. — Тебе больно? Ушибся? Я заметил: люди часто ударяют себя дверками кабин.

— Ударился, — согласился Роберт.

— Прочитай молитву, — посоветовал мальчик. — Пока будешь читать, оно и переболит.

— Я позабыл все молитвы, — признался Роберт. Мальчик уже не казался ему назойливым.

— Тогда выругайся, — сказал маленький учитель. — Здорово помогает. Сам пробовал.

— Ладно. Сделаю, как ты говоришь. Только чуть позже.

Он подмигнул мальчишке и побежал к машине — прямо по лужам, на которых лопались дождевые пузыри.

Роберт тронул автомобиль с места, левой рукой достал флакон и допил коньяк.

Он машинально вел свой «Альфа–Ромео», погрузившись в воспоминания. Вечер, мать зовет их ужинать, а они с Редом затаились в кустах сассафраса — им радостно слышать в голосе матери тревогу, ноздри щекочет запах только что сваренной молодой кукурузы, и они в конце концов не выдерживают, выскакивают из своего укрытия, крича во все горло: «Мы здесь, мама…» Смрадные заросли Опухоли… «Познакомьтесь, генерал Гейли, представитель заказчика…» Смуглое лицо Небесной лыжницы. В глазах ее — ужас… Оскаленная морда собаки и хлесткие, будто удары бича, выстрелы… Все перемешалось. И если видения детства — просто картинки, от которых щемит сердце, то дальше во всем появляется боль. Скрытая и явная, чужая и своя. Оказывается, мир построен на боли. Она, она основа жизни, а не радость и не сострадание. Если так, то зачем… Зачем жить? Чтобы страдать и приносить страдания другим? Ведь «доброе оружие» — блеф. Все они, обитатели Центра, убийцы–идеалисты, он это отлично знает. Западня проглотила их, горстку благородных негодяев, но разве она может быть сыта такой малостью? Уже сейчас их Западня может стать западней для всего человечества… А Луиза в Калифорнии садит магнолию… Бедная Луиза…

Роберт прижал педаль газа.

Машина неслась по шоссе будто снаряд, поднимая в воздух тучи воды. Были мгновения, когда Роберт управлял уже интуитивно: «дворники» не успевали очищать стекло.

Справа промелькнул знакомый рекламный щит. Роберт, который часто ездил по этой дороге, знал: через несколько миль от федерального шоссе отделится узкая бетонная лента. Над ней надпись: «Проезд запрещен. Собственность министерства обороны». Свернув на нее, он тоже станет «собственностью», ибо дорога эта ведет к Центру, то есть в Западню. И еще он знал: там, на перекрестке, стоит плод чьего‑то чудовищного воображения: бетонный колосс статуи Раскрепощения, а точнее — шлюхи, пытающейся то ли взлететь, то ли прыгнуть.

«Может, и мне раскрепоститься? — мелькнула безумная мысль. — Я же насоветовал Оливеру? Насоветовал? А почему бы мне и самому не воспользоваться своим советом? Железобетон — штука надежная. Упрощает жизнь. До уровня лепешки…»

Ему стало вдруг жарко. Роберт непослушными руками открыл верх машины, но ветер вперемешку с дождем не остудил ни лица, ни души.

Стрелка спидометра перескочила через последнюю отметину на шкале.

Показалась громада статуи.

— Эй, девка! — крикнул Роберт и пьяно захохотал. — Принимай клиента! Сейчас раскрепостимся…

Он повернул руль немного вправо. Бетонное основание колосса рванулось навстречу, надвинулось, выросло под небеса. Все… Сейчас! Роберт закрыл глаза…

Удара не последовало.

Автомобиль запрыгал, затем его бросило сначала в одну, потом в другую сторону, перевернуло… и Роберт окончательно очнулся от предсмертной эйфории. Машина лежала рядом, вверх колесами, которые продолжали бешено вращаться. Он попытался встать. Руки дрожали от запоздалого испуга, а ноги скользили в раскисшем черноземе вспаханного поля. По–прежнему лил дождь.

Все еще ничего не понимая, Роберт доковылял до основания статуи, на котором не было даже царапины. Его удивило и то обстоятельство, что бетон, несмотря на дождь, был абсолютно сухим. Он протянул руку. Рука, не встретив ни малейшего сопротивления, вошла в серый монолит.

— Ха–ха–ха! Проклятый идиот! Как же ты не догадался, кретин?! Фальшь… Все фальшь! — Роберт выкрикивал проклятия и без толку пинал ногами объем голографического изображения. Колосс состоял… из воздуха.

Придя в себя, Роберт попытался связаться с Центром. Браслет связи не работал: очевидно, повредился, когда его хозяин падал из машины. Дождь заливал лицо, которое Роберт так и не смог толком оттереть от грязи.. Мокрый и несчастный, он стоял у подножья гигантского фантома и соображал: что же делать? Затем, выругавшись, вернулся на шоссе и побрел к ближайшему телефону, чтобы вызвать вертолет.

Роберт мылся под душем, как никогда, долго. Горячая вода нещадно секла тело. Она, как ни странно, усмирила отчаянье и развеяла скорбь. Вода очищала. Мозг — от пьяного дурмана, а тело от преждевременной усталости, которая губит всех нервных людей. Когда Роберт выключил оба крана и надел халат, прежние беды и проблемы показались ему почти ничтожными. Чувство одиночества и неудовлетворенности миром? Господи, как это знакомо: банальнейшие проявления комплекса неполноценности. Угрызения совести? Чушь все это… Пусть мир содрогается от стыда за свое ничтожество. Он, Роберт, не хуже других. Может, даже лучше. По крайней мере у него в душе осталось хоть несколько капель сострадания. Неизвестно, правда, — зачем…