— О чём? — спросил Грин. — У вас есть сюжет? Вы его видите?

Я покачал головой:

— Нет. Есть пока только желание… Я пробовал. Ничего не получается. Нужна первая фраза. Тревожная и музыкальная. А её нет. Ещё я знаю, что в конце рассказа должна быть опасность, беда. И избавление. Я хочу, чтобы мой читатель облегчённо вздохнул.

— Нужен ключ повествования, — согласился Грин. — Когда я начинал «Недотрогу», никак не мог взять верный тон. Раз сорок начинал… Тут ничего не посоветуешь. Все, кто пишет, знают ошибки предшественников и всё равно повторяют их и мучаются каждый раз заново. Иначе ничего не получится… Одно скажу: чередуйте жизнь. Ныряйте в неё с головой, но затем обязательно отойдите в сторону, найдите укромный уголок и побудьте одни. Пока душа не закончит свою работу.

— Вы будто о живой говорите, — улыбнулся я.

— А как же иначе? — удивился Александр Степанович. — Разум — штука вспомогательная. Будто словарь или энциклопедия. А она — наш главный инструмент.

Грин взглянул на часы.

Я испугался. Вот уйдёт сейчас, и кончится сказка. Всё будет: море, скалы, солнце и брызги, но не станет чуда общения, и мир потеряет половину своего обаяния.

Будто поняв мои мысли, Грин сказал:

— Я здесь прогуливаюсь каждый вечер. Приходите. Вы умеете молчать.

Вернувшись в свою времянку, я сразу же нырнул под одеяло. Но только закрыл глаза, как опять увидел залив Недотроги. «Чем, кстати, не название?» — подумал я во сне. Затем декорации поменялись, и я очутился в редакции молодёжки, где работал уже второй год.

— Грина, говоришь, видел? — переспросил наш завотделом спорта Володя Галий и рассмеялся: — Ну, ты даёшь, старик. Это тебе в Крыму солнце голову напекло. Впрочем, ты же фантаст.

Прислушавшись, не идёт ли по коридору редактор, он деловито предложил:

— Идём ударим по пиву. Что-то репортаж не пишется.

Наверное, я согласился, потому что утром спал очень долго и проснулся только тогда, когда ко мне постучал Кузьма Петрович и сказал, что я просплю «царство небесное».

За ночь море набросало на песок буро-зелёных водорослей. От них остро несло йодом и рыбой. Вдоль воды важно прохаживались чайки, а на горизонте стоял белый пароход.

Я зашёл в сельский магазинчик и теперь возвращался к дому Кузьмы Петровича. На пляже дома отдыха и дальше, на диком, было пустынно. За живой изгородью низкорослых акаций и маслин в дощатых корпусах с верандами начиналась праздная жизнь, когда одни только идут умываться, а другие уже успели позавтракать и спешат кто к морю, а кто по делам в село.

Чтобы запастись продуктами на всю неделю, я решил зайти по дороге ещё и на рынок. Для села он оказался неожиданно большим и уже многолюдным. Правда, покупали пока мало. Шла большая приценка или лучше сказать — рассматривание. Я тоже медленно пошёл вдоль рядов, над которыми пчёлы развешивали нити сладких медовых запахов. Вот виноград. Прямо клубится гроздьями на столах — зеленоватый, жёлтый, с розовым отливом, а рядом синий, почти чёрный. Персики настолько спелые, что, кажется, прижавшись друг к другу, чувствуют, как пульсирует внутри сок. Его там так много, что кольни солнце пушистую щёчку лучом — и плод брызнет, взорвётся на прилавке. А с чем сравнить запах сотен дынь, лежащих в мешках, корзинах, горками на земле?

Будто врач-практикант первого пациента, я долго выстукиваю и выслушиваю огромный арбуз. Понятия не имею, как должен «звучать» спелый, но что-нибудь ведь надо купить. Тем более, что арбуз такой прохладный и важный.

— Вот это встреча! Привет, пресса! — слышу вдруг за спиной знакомый голос.

Земляка зовут Петром, фамилия, кажется, Зайцев. Он кандидат в мастера спорта, заходил несколько раз к Володе Галию. Работает Пётр в облпотребсоюзе, любит прихвастнуть своими «возможностями», но, по-моему, кроме джинсов, которые сейчас на нём, ничего не достал и достать не может. Впрочем, не исключено, что и джинсы куплены у спекулянтов.

Пётр, захлёбываясь от избытка впечатлений, рассказывает, как он «классно» устроился в пансионате, о том, что уже «закадрил» медсестру, которая принимала у него путёвку, вспоминает последние соревнования:

— Я его ка-а-к врежу…

В следующий миг взгляд Петра уходит мимо меня, он напрягается, словно бегун в ожидании выстрела стартового пистолета.

— Есть фрахт, на двоих, — шепчет Пётр и уходит в толпу, будто торпедный катер.

Через минуту он возвращается с двумя девицами. Одна — симпатичная полная блондинка — назвалась Катей, другая, чёрненькая и какая-то лениво-расслабленная, — Светланой.

— Поэт, — со значением представляет меня Пётр. — Два сборника, вечер в Политехническом, бешеные гонорары. Почитательниц таланта принимает только по четвергам.

Он весело подмигивает мне, а я немею от такой бессовестной лжи.

— Не скромничай, старик, — смеётся Пётр. Светлана после такой «информации» начинает просыпаться — разве что только не зевает и не потягивается. Пётр же усиленно заговаривает зубы Кате, показывая тем самым мне, кого из девиц он «зафрахтовал».

— Здесь рядом чудесный пляж, — говорю я, вспомнив заливчик. — Я покажу. И людей там, наверное, немного.

— Клёво! — неизвестно чему радуется Катя.

— Пошли, — командует земляк.

Я не сразу, но всё же нашёл расщелину.

Первым на правах спортсмена и «души компании» в неё втиснулся Зайцев.

Однако произошла заминка.

Пётр долго пыхтел в расщелине, поворачиваясь там так и сяк. Наконец, с обескураженным видом выбрался обратно.

— Что это ещё за дыра? — сердито спросил он. — Нет там входа. Только живот исцарапал.

— Меньше есть надо, — засмеялась Светлана, самая худенькая из нас.

Она решительно юркнула в расщелину. Все замолчали.

— Не получается, — сконфуженно призналась девушка через пару минут.

— А ты сам там был? — подозрительно прищурился Пётр.

— Был. Вчера вечером. — Я покраснел, чувствуя, что компания подозревает розыгрыш. — Подержи арбуз.

Я боком вошёл в щель между скалами и, цепляясь сумкой с продуктами за стены, выбрался на другую сторону.

— Ты где? — донёсся, как из колодца, голос Петра.

— Здесь, — ответил я, не зная, что делать дальше. — Попробуйте ещё раз, ребята.

— Издеваешься, старик, — зло хохотнул Зайцев за каменной стеной. — Сиди сам в своём «заповеднике».

Он, наверное, сказал что-то девицам, потому что те тоже засмеялись: Катя звонко, а Светлана снова дремотно.

— Арбуз твой мы реквизировали, — крикнул Пётр уже издали. — Приходи, старик, вечером на танцы. Адью.

Они ушли, а я, оставив сумку возле входа, направился к воде. На берегу заливчика никого не было. Это и удивило, и обрадовало. Я неважный пловец, к тому же сто лет не загорал — нечего людей пугать.

Как легко мне плылось первый раз в море! Потом это происходило сотни раз, впечатление потерялось в ворохе других, осталось лишь ощущение необыкновенной свободы. Я впервые не думал о глубине, о том, хватит ли сил доплыть до берега, где смогу достать дно. Плыл, пока не устал, затем вернулся — невесомый, счастливый.

Уже на берегу, когда шёл к одежде, море подбросило ещё один подарок: я споткнулся и, глянув под ноги, поднял средних размеров раковину.

«Будет память», — я бросил находку в сумку.

Хотелось поскорее увидеть Грина, но день только вошёл в силу, а мы условились встретиться вечером. Попробую пописать, пока на сердце лёгкая тоска и неудовлетворённость миром, — решил я. Это чувство было мне уже знакомо. Особенно остро я испытывал его, когда попрощался с детдомом и остался один. Разумеется, у меня появились новые друзья, много времени занимала работа, кроме того, я готовился к поступлению в университет. И всё же… Это была разновидность одиночества, точнее, его отголосок, как говорят врачи, — рецидив. Так болят даже по прошествии многих лет отмороженные пальцы. Особенно много холода было в воспоминаниях об интернатской жизни. Детдом всех уравнивал и был тем благословен. А вот школа-интернат, в которой я учился раньше… Огромная, с мраморными полами в высоких и длиннющих коридорах… По субботам, а особенно на каникулах почти все дети разъезжались к родным и родственникам. На весь интернат нас оставалось человек двадцать — таких же неприкаянных, как и я. Из разных классов и групп. Днём нас сводили в кучу, но мы были чужие друг другу — каждый в своей скорлупке. При первой же возможности, погибая от страха и тоски, мы всё равно расползались по огромному пятиэтажному зданию, забивались в укромные места. Нас водили в кино и до отвала кормили в столовой, в клубе целый день гремел телевизор. А мы прислушивались в коридорах к своим одиноким, гулким шагам и вечером старались побыстрее уснуть, укрывшись с головой. В моей спальне во тьме едва виднелось восемнадцать заправленных кроватей, и от сознания, что ты один в большой комнате, становилось жутко и холодно. Там я, видно, и приморозил душу.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: